Альфия Умарова - Отражения

После Аркашиной смерти Ритка как-то сникла. Не стало в ней того задора, куража, когда «всё хорошо вопреки всему». Повзрослела, что ли. И очень жалела, что не дал ей Бог детишек. Наших мальчишек обожала. И на себе катала «коняшкой». И игры придумывала всякие. И машинок, конструкторов, книжек столько натащила, впору магазин открывать игрушечный! Да и мальчишки тетю Риту любили, охотно оставались с ней, когда мы с мужем совершали вылазку в театр или кино.

Маргоша после смерти Аркаши не скоро оправилась, но дурное постепенно блекло, стиралось из памяти. А вот Аркашина доброта, его отеческая любовь виделись теперь ей по-другому. Она никогда не говорила о нем плохо. Пыталась понять и оправдать его слабость… Что ж, кто без греха…

Рита потихоньку оттаивала, мягчела, становилась прежней, привычной. С удивлением стала замечать заинтересованные взгляды мужчин, которых как раз и подкупало абсолютное, с Риткиной стороны, равнодушие к ним. А ее затаенная грусть в глубоких глазах цвета горького шоколада иных просто сводила с ума: так им, сильным, хотелось защитить ее, слабую, хрупкую, нежную, согреть хотелось. Желательно в объятьях…

Желающих «объять» было немало. Да и не удивительно, Маргоша по природе своей – открытый, добрый, немножко наивный и очень искренний, солнечный человечек, легко идущий на контакт. Она – неисправимый романтик – уверена, что хорошее, доброе, «пушистое» есть в любом человеке. Ну, или почти в любом. «Ритка, ну нельзя быть такой безоглядно доверчивой! – предостерегала я подругу. – Ты слишком открыта! Так и обидеть могут!»

И точно, всякие встречались типы. Некоторые в ответ на Ритины «археологические раскопки» в них «белого и пушистого» отвечали благосклонностью. Другие – чуточку снисходительно. Относились к ней будто старшие товарищи к наивному, «зеленому», романтически настроенному ученику. Мы, мол, про жизнь всё давно знаем и тебе, так и быть, растолкуем, что и как. На самом деле это она была изначально, по-женски, мудрой, проницательной и, главное, умеющей прощать. Но добродушно позволяла другим ощущать себя умнее и значительнее.

– Маргоша, дорогая, да и бросила бы ты своего «женатика». Ты ж извелась вся!

– Бросить недолго. А ты знаешь, каково это – быть одной?! Вот у тебя Костик есть, мальчишки твои, работа любимая. Мама твоя жива, пусть и в другом городе…

Рита умолкает, задумавшись, мыслями не здесь, где-то очень далеко.

– Я своих родителей, Оль, часто вспоминаю в последнее время, во сне вижу. Вот думаю, ведь всякое было: и выпивал папа, бывало, и женщины его любили, а мама, – ты же помнишь, Оля, маму? Простая, не очень образованная, но какая мудрая женщина! Всё вынесла. И нас четверых подняли с отцом, выучили.

Года не дожил папа до золотой их с мамой свадьбы. Мама потом месяца два проплакала. А ведь намучилась с ним как за время его болезни: он же после инсульта не ходил почти. Так мамуля моя, маленького росточка, худенькая, папу, который, ты знаешь, был под метр девяносто, поднимала, помогала ему двигаться. Ухаживала за ним, жалела. Высохла ведь вся сама, по ночам толком не спала, соскакивала на каждый папин зов.

Досталось ей тогда, бедняжке. А не стало отца, и из нее будто стержень вынули. Недолго прожила после него, так быстро, свечкой, истаяла.

Мне так их не хватает, Оля! – слезы скатываются по щекам подруги.

Она плачет тихо, беззвучно…

Я обнимаю подругу за плечи, глажу по голове…

Успокаивается, плечи под тонким свитером перестают вздрагивать.

Снова закуривает.

– Помнишь, Оль, у Платонова есть рассказ «Третий сын»? Ну, про то, как приезжают хоронить свою мать четыре взрослых ее сына. Они давно не виделись, и их собрал вместе такой вот печальный повод. Рассказывают вполголоса каждый о себе. Иногда даже слышится приглушенный смех – так рады они встрече. Одного из братьев, солиста оперного театра, другие просят спеть тихонечко. И он, стесняясь, негромко поет, спрятавшись под одеяло.

И лишь голоса одного из сыновей, третьего по старшинству, не слышно. Он выходит в комнату, где спит их отец и где на столе стоит гроб с телом их матери. Он долго стоит, глядя в полутьме на мать, маленькую хрупкую женщину, родившую и вырастившую таких богатырей. И… вдруг теряет сознание – от жалости, осознания потери, нестерпимости страдания… Потом все сыновья разбредаются по дому, закуткам двора и каждый выплакивает свою собственную боль. И лишь огонек в окошке освещает темноту ночи и слышатся сдерживаемые рыдания больших и сильных мужчин, которые ощущали себя в тот момент мальчишками…