Не пробуй казаться холодным,
Тебе не идёт это, Синсэр…
Поправив на талии фартук
И руки скрестив на ней гибко,
Так робко, но всё же взаправду
Кристина сверкнула улыбкой.
Мгновение искренней дружбы —
Вот то, что действительно важно,
Вот то, что тогда было нужно,
Вот то, чего Синсэр так жаждал.
Ах, если бы в эту секунду
Священник улыбку заметил.
Ах, если б он не был окутан
Рефлексиями, будто плетью.
Внимание Синсэра путалось
Где-то на тоненькой шее,
Где падали волосы в угольном
Блеске от тьмы помещения.
В сумраке тёмные локоны,
Гревшие тонкие плечи,
Сводили с ума одинокого
Синсэра весь этот вечер.
К великому всем нам несчастью,
Священником с думами грузными,
Слепо разбитым на части,
Улыбка осталась неузнанной.
Было бы явно полезней
Сменить столь серьёзную тему,
Но Синсэр всё так же не к месту
Продолжил злосчастную эту:
– А люди всегда были массой,
Огромной и неповоротливой.
Сложно менять что-то разом,
Ведь в частности – люди не собраны,
Сами в себе, как животные:
Поодиночке, как волки,
Все злые и вечно голодные,
В группах – овечки, поскольку
Примера нет, пастыря, лидера,
Правил нет, чёткого круга,
И если кого-то обидели,
Сразу затопчут друг друга…
Кого-то сейчас поменять,
Значит целое грузное стадо
Устало куда-то толкать,
Да и мало кому это надо…
– Ты что-то тогда говорил
О простой, но великой идее?..
– С идеей давно короли
Уже сделали всё, что хотели.
Вот мог бы себя поменять я,
И, если б не чёртова клятва,
Тебя задушил бы в объятиях…
– Синсэр, ты пьян уже, правда…
– Во мне помешалось всё снова:
Молитвы, грехи, целибат,
Моя вера, распятья, иконы…
– Ты будешь мне вечно как брат…
Когда взгляды столкнулись их робко,
Священник неловко замолк,
А Кристина, занервничав, громко
Бокал уронила на пол.
Они были давно так знакомы,
С тех самых холодных ночей,
Когда Синсэр, от службы у Бога
Раздавленный, виделся с ней.
В её тёплой забытой таверне,
Где люди, как чудо, редки,
Ему нравились эти мгновенья,
Когда они были близки,
А её вдохновляли, наверно,
Попытки стать лучше пред ним,
Убегая от будней проблемных,
Нелепой людской суеты.
Ну а Синсэр всегда был спокоен,
Как вечное что-то, как свет.
Он был добр, и он был собою —
Всем тем, чего в ней уже нет.
И он стал её личным кумиром
И шансом её доказать
Всему этому чёртову миру,
Что ей еще есть, что терять…
Эго Синсэра грела бальзамом
Наивная вера Кристины
В идею, что Синсэр на самой
Вершине божественной силы.
Но вот невозможность быть вместе
Сжигала его изнутри,
Кандалы его – маленький крестик
На сильной (от груза) груди…
Что-то скрипнуло где-то за окнами
В траурном дыме полночном.
– Здесь скоро все просто подохнем мы, —
Синсэр поставил так точку.
Налил себе, сделал глоток
И, откинувшись телом от стойки,
Свой взгляд устремил в потолок.
Снова вспомнил о мёртвом ребёнке…
– Ты ведь город забыл этот, да? —
Быстро вставила девушка всё же.
– Наш город забыт, ты права… —
Очень медленно Синсэр продолжил, —
Но точно не мной, дорогая.
Наш город – голодный, немой,
И всецело, от края до края
Чума пропитала его!
Он оставлен, закрыт, запечатан,
Накрыло его, замело,
И свободы в нём только зачаток.
Оставлен он. Только не мной!
Моя проповедь – факел и свет
В полумраке пугающей ночи.
Таких, как я, в городе нет,
И меня люди слушают точно…
Кристина уже пожалела,
Что снова затронула грозные
Мысли в его голове, но
Вернуть всё назад было поздно…
– О, эта нелепая паства,
Была бы в них капля хоть воли, —
Слышалась в голосе властность…
– О, как же я был бы доволен!
Я в каждом нашёл бы изъяны
И выкорчевал бы их с корнем,
Достал бы весь мир я из ямы,
И мною бы каждый был вскормлен…
И Синсэр пьянел всё сильнее,
Смотрел и дышал горячо,
Он пьянел и душою, и телом,
Но только был ром ни при чём…
И Кристина его перебила:
– Наш город убогий, конечно,
Но ты – его светлая жила.
Зачем же ты прячешься вечно
За образом пастыря, Синсэр,
Бойца с твёрдым камнем в груди?
Я всегда в тебе видела принца,
Который способен любить…
И вдруг это ударило где-то
Священника в маленькой области
Между душой и скелетом,
Левее и над брюшной полостью…
Читать дальше