Юрий Сидоров - Пробуждение

– Да, я теперь вспомнила, что вы – Елена Сергеевна. Что-то растерялась я сегодня, – коротко ответила Мелешкина и, замолчав, прибавила шаг.

Она на одном дыхании взлетела по лестнице на четвертый этаж, словно забыв о существовании лифта и опережая спешивших сзади мужа и Гаврилову верных метров на пять-шесть. Сидевший у двери сорок пятой палаты санитар попытался было остановить Людмилу, но безуспешно. Распахнув дверь, она увидела сидящего на кровати брата и суетящуюся неподалеку медсестру.

Ноги сами собой понесли Людмилу вперед.

– Лешенька, братик ты мой! Дай я тебя поцелую!

Ее, уже находившуюся в двух шагах от кровати и готовую броситься в объятия, на полном ходу остановил Лешкин голос:

– Кто вы? Сестра, кто это?

– Леша, да я это, Люда! Ты меня не узнал?

– Люда??? Не похожа, голос вот только вроде…

Мелешкина с рыданием опустилась рядом и начала покрывать лицо Алексея горячими, перемешанными со слезами поцелуями:

– Я это, Леша, я.

– А почему ты такая старая? А я, я какой? Дайте мне зеркало! Что со мной, где я? И ты… ты же в Узбекистане сейчас.

– Я… я приехала тебя проведать. – Людмила оторвала губы от лица брата и, ощутив на себе чей-то пристальный взгляд, посмотрела в сторону двери.

На пороге стоял главный врач регионального центра психиатрии и неврологии Иван Петрович Померанцев.

Иван Петрович, получив от охранника информацию о появлении сестры Карпунцова и распорядившись пропустить ее, не ожидал, что та окажется в сорок пятой палате столь быстро. А потому и не успел перехватить Людмилу в коридоре, настроить на встречу с братом, сказать что-то важное. Впрочем, Померанцев и сам не знал, что такое важное он может донести до Мелешкиной. Кажется ведь, что все просто и даже целиком радостно: спал человек летаргическим сном шестнадцать с половиной лет и вот проснулся. Считай, что случилось чудо. А дальше? Померанцев представлял, как непросто будет теперь и самому Алексею, и родным его. Каково это – проснуться и осознать, что лучшие годы жизни безвозвратно пропущены, словно стерты ластиком? А ведь все, что вокруг, эти годы прожили. Пусть по-разному, пусть порой очень трудно, но прожили: смеялись и плакали, любили и ненавидели, грустили и радовались. И как же теперь будет мучительно трудно смириться Алексею с тем, что у него, обычного простого парня, совершившего грехов не больше, чем другие, взяли да вырвали как кусачками полтора десятка лет жизни. Просто вырвали! Да вдобавок за эти годы наслучалось столько всего разного: заснул Карпунцов в одной стране, а проснулся совсем в другой. Ну ладно, к этому он как-нибудь привыкнет. А вот жена не дождалась, давно ушла уже. И у сынишки теперь другой отец.

Когда Померанцев, весь погруженный в такие невеселые размышления, подошел к сорок пятой палате, то услышал громкий, срывающийся на хрип голос Карпунцова, требовавшего себе зеркало. «Как бы он связки голосовые не порвал в первый же день», – подумалось Ивану Петровичу. Дверь в палату была распахнута, рядом с ней стоял и заглядывал внутрь санитар. Завидев Померанцева, он отскочил в сторону и вытянулся чуть ли не по стойке «смирно». Главврач остановился на пороге и увидел плачущую, обнимающую нервно дергающиеся плечи брата Людмилу.

– Люда, это ты? Ты же не такая! Волосы не те. И это, – хрипел Карпунцов, показывая указательным пальцем на ставшие особенно заметными на припухшем от слез лице Людмилы морщины.

Померанцев обвел глазами палату. Гаврилова молча стояла недалеко от кровати. По выражению ее лица Иван Петрович понял, что Лена растеряна и просто не знает, что предпринять. В углу около дверей вжимался в стену незнакомый мужчина, бросавший быстрые взгляды то на Людмилу с Алексеем, то на Гаврилову. А теперь еще и на появившегося Померанцева. «Наверное, это муж сестры, – догадался Иван Петрович, – мне же охранник сказал, что она с мужем приехала».

– Зеркало мне дайте, зеркало хочу! – снова потребовал Карпунцов. – Да чтоб всех вас… пошли вы…

– Алексей, – Померанцев старался отвечать предельно твердым тоном, проклиная в душе свою природную мягкость, – я вам уже сегодня говорил – никакого мата! А вы снова за свое. Я все понимаю: и болезнь у вас долгая была, и нервы на пределе. Но посмотрите: вокруг женщины. Почему они должны выслушивать матерную брань? Они в чем провинились перед вами?

Карпунцов дернул плечами, словно желая сбросить руку сестры, и затих. Его тело сгорбилось и обмякло.