Сергей Кулаков - Когда не поздно простить

Не брякало и не скрипело. Лишь гудел ветер за тонкой дощатой стенкой, да шуршала и звенела кольцами старая брезентовая ширма, заменявшая ворота.

Римма выбрала себе лопату, штыковую, с короткой ручкой, и отошла в уголок, подальше от Михалыча с его ломом. Если вырвется из рук – убьет! Пригнувшись, острием лопаты Римма быстро и сноровисто принялась скрести пологую стенку соли, как бы стачивая ее.

Соль посыпалась тоненькой, сиротской, струйкой. Эдак всю жизнь можно скрести, ничего не наскребешь. Но Римма старалась сильно, пряча за работой волнение, и все-таки что-то там выскребала.

Работа пошла. Михалыч хакал и колотил своим ломом. Костик тюкал киркой, едва подымая ее на уровень груди. Со стороны казалось, что не он бьет киркой, а она качает его взад-вперед. Римма по-мышиному скребла лопатой, радуясь, когда струйка становилась чуть толще и насыпалась внизу муравьиным холмиком.

– Ты бы тоже взял лопату! – крикнула она Костику.

Излишне жизнерадостно кричала, это даже она сама почувствовала. Мимоходом покосившись на Михалыча, убедилась – смотрит. Смотрит, старый козел, не отстает. И что ты ему скажешь?

А ведь он молчать не будет. Кто-кто, а этот никогда не промолчит.

– Не, – отозвался Костик, – я лучше так.

– Зря, – сказала Римма. – Лопатой удобней.

И замолчала, не зная, что еще говорить. Да и не хотела говорить, потому что и так было все понятно.

Валера не шел. Вот и все. И кого она тут обманывает?

Прошло минут двадцать. Михалыч приморился. Махать ломом – не шутка. Кепка спустилась ему на затылок, телогрейка задралась на распахнутой груди. И бить он стал реже, все труднее вздымая лом.

Наконец, он остановился и закурил.

Римма ниже склонилась к лопате, заскребла шибче. Сейчас начнется.

Какое-то время Михалыч курил молча. Успокаивал дыхание и получал удовольствие от курения. И думал, как ему поступить: бить ее во всю силу или все же с пощадой? Хотя и так было понятно, что щадить он никого не намерен. Вон, глаза горят, как у волка. И голова опущена, вся ушла в плечи, и даже зубы оскалены. Того и гляди, кинется.

Римма в жертвах ходить не любила. Не в ее правилах. Изобразить могла и умела, когда требуется. Но ходить – нет уж, увольте. Не на ту напали.

И потому первая пошла в атаку.

– Сильный ты, Михалыч, – выпрямляясь, улыбнулась она. – Вон наколотил сколько! И отбойник не нужен.

– Ну нет больше силы, – возразил Михалыч, впрочем, еще довольно миролюбиво. – Весь выдохся. Раньше я этим ломом мог сутки махать.

Костик тоже остановился. Для передышки, и во все уши вслушиваясь в разговор. Понимал, что столкновение неизбежно, и ждал только начала. Всякий рад развлечению, особенно, когда оно дармовое. А Костик знал цену всему доподлинно. И ждал драки, как древние римляне боя гладиаторов. Хотя и понимал, что шансов у Риммы никаких. Но хотел посмотреть, как она будет отбиваться. Понаблюдать за процессом.

– И так молодец, – похвалила Римма. – Ведра два уже, наверное, набил.

Михалыч посмотрел себе под ноги, где у подножия соляной кучи лежало наколотое им крошево. Довольно слабый приз при такой трате сил.

– Ерунда, – сказал он. – Еще вся работа впереди.

И тут же отбросил сигарету и в упор глянул на Римму.

– А чего Валера не идет?

Но Римма была готова, не дрогнула.

– Не знаю, – пожала она плечами. – Может, спит.

И хихикнула – очень мужественно хихикнула. Потому что больше всего ей хотелось сейчас орать тяжелым мужским матом. На Валеру, естественно, в первую очередь. Но и на Михалыча, – чего лезет с дурацкими вопросами? И на Костика заодно: чего уставился, гаденыш, все тебе любопытно? Тюкай вон себе, жди, пока сменят.

Но она, хоть и умела орать – шикарно даже умела, – ничего такого позволить себе не могла. Валера не шел, а соль добывать надо. И Михалыча она трогать не должна, нет. Иначе он отшвырнет лом – и поминай, как звали. И ничего ему никто не сделает, и он это отлично знает. Это не его работа, он вообще согласился помочь из доброты душевной. Но только помочь. Основную работу должен делать Валера. Она ему по силам, и, главное, по обязанности! А ему, Михалычу, тут загибаться вообще не резон. И возраст, да. И для чужой бабы стараться с какой стати? Что он, идиот, в самом деле? Или ему больше всех надо, чтобы на нем так ездили?

Всего этого он не говорил, но мог запросто вывалить – с него станется. Только повод дай.

И все. Конец работе.

А работа – главное. Соль нужна, хоть убейся, и Римма не могла позволить себе роскошь простой и столь желанной – до боли в костях желанной – ярости.