Сергей Кулаков - Когда не поздно простить

По-настоящему ее интересовал только Валера, хотя никто этого не заметил бы – поначалу, конечно.

Валера был ее любовником. Он был черноволос, грубо щетинист и огромен, как древний воин Пересвет. При этом угрюм и не слишком разговорчив.

Сегодня он мучился с перепоя и вообще молчал, не говоря ни слова. Только буркнет «да» или «нет», и то в лучшем случае. А так покосится налитым кровью глазом и качнет головой – понял, мол. Хотя слушал разговоры внимательно – это его отвлекало от мук организма, мстящего за избыток вчерашнего счастья.

– Соли надо надолбить сегодня, – напомнила ему Римма. – Там только два ведра осталось.

Валера даже не посмотрел на нее. Он смотрел на датчики приборов – отмечал текущие показания.

В каком бы состоянии не находилось тело, мозг работу выполнял исправно – за это Валеру ценили и щадили. Из прожитых сорока лет двадцать он просидел в этой котельной, и был ее частью, как насосы, котлы и трубы, где он знал не то что каждый механизм – каждую гайку. И они его знали, и обычно не подводили.

Римма, осторожная, как все умные женщины, помимо всего прочего, чрезвычайно это в нем ценила. Она была лаборанткой и отвечала лишь за очистку воды, поступающую в котлы. За исправность же всего опасного, ревущего огнем и паром хозяйства, отвечал Валера. Но все знали, что здесь он – самый надежный.

В эту надежность Римма вцепилась когда-то мертвой хваткой и выдерживала любые бури и скандалы, лишь бы выходить с ним в одну смену. И выходила уже почти двенадцать лет, и все тут было у нее хорошо: и работа, и прочее, и не случалось большой беды до сегодняшнего дня.

Но кто мог знать?

Римма не повторила свои слова про соль. Она знала, что Валера ее услышал – он слышал все, что она говорила. И за остальное не волновалась. Она понимала его лучше, чем он сам.

Как она думала. Но как же она ошибалась!

Впрочем, это выяснилось потом. А пока…

А пока Римма закурила, глядя в окно, где на белом от холода небе, словно пуговица на больничной подушке, блестел пластмассовый кружок солнца.

– Холодно, – сказала она, зябко поежившись и запахнув на груди полы меховой безрукавки.

– Ага, – кивнул Костик, глядя в смартфон.

Заверещал сигнальный зуммер – в котельную входили.

Валера, обычно любопытный от скуки полусуточного дежурства, не шевельнулся – слишком было худо.

Костик, вскинув белесую макушку, цепко прищурился, рассматривая через стеклянную дверь длинный проход, идущий вдоль котлов.

– Михалыч с Павлом, – доложил он Римме, которой с ее места коридора видно не было.

Да и сидела она спиной, не хотелось поворачиваться.

Римма кивнула:

– Наконец-то.

И посмотрела на Валеру значительно. Напоминала взглядом про соль. Соль – это было важно, это работа, и Валера не мог этим пренебречь.

Но тот – никакой реакции. Висел над столом своими плечищами – целый дом, не человек – и не дышал, казалось. Он даже не курил в таком состоянии. Он вообще отсутствовал.

Тут Римма впервые ощутила легкое беспокойство, но не успела к нему прислушаться. Отвлекли вошедшие, отогнали мысль. Или это ей потом так казалось? Не помешали бы – приняла бы меры вовремя, все поправила, и не пошла бы череда неприятностей, от которых едва не поломалась вся ее ровненькая, бодро текущая жизнь. Или все равно пошла бы?

Поди сейчас, догадайся. Потом все кажется истиной, даже туман, ее скрывающий.

Но тогда все было, как обычно.

В двери вкатились слесаря, чуть не трескались с мороза. Зарычали прокуренные голоса, ругаясь и споря.

К ним добавился писк Зои из компрессорной, вбежавшей в эту минуту, – и в тихой дежурке стало шумно и тревожно, как на вокзале.

– Починили? – спросила Римма слесарей.

– Починили, – хмыкнул сварщик Павел, тяжело неся перед собой бруствер живота и посверкивая глубоко заправленными под толстые бугры щек глазами. – Труба замерзла. Грели, грели – без толку. Один лед внутри. Пришлось отрезать, вваривать новую…

Он выругался, матерно и длинно.

Римма понятливо кивала. Морозы эти всем дали работы.

– Им же говорили не прикрывать надолго вентиль! – вставил Михалыч, присаживаясь на свободный стул. – Нет, они по-своему….

– Такой мороз!.. – снова выругался Павел. – Тут на пару минут оставь – замерзнет. А они чуть не на час, идиоты…

– А мы крайние, как всегда! – заметил Михалыч.

Михалыч – это сплошной форс, несмотря на свои шестьдесят. В такой мороз – кепка, надвинутая на правое ухо. Под кепкой – стальная щетка усов и хищный – «бабья смерть» – оскал улыбки. Про свои былые подвиги, алкогольные и постельные, готов был трепаться с утра до вечера. Не стесняясь окружающих, естественно. И даже этими окружающими вдохновляясь. Работник, понятно, самый золотой-раззолоченный. Что, правда, мог и подтвердить – руки были на месте. И за это держали на работе, не гнали на заслуженную пенсию. Еще и моряк был, и гармонист, и танцор, и много кто – сиди и слушай. А он уж расскажет, только волю дай. И нового человека, желательно. Свои давно убегали – наслушались.