Вдруг Верблюд очнулся от дум. Он вздрогнул, и ноги его встали. Сознание вдруг молнией сверкнуло в его пылающей голове. Он почувствовал… Он осознал! Он услышал Воду… Она была прямо под ним… Живая, настоящая, холодная и… сильная! Она была такой силы, что ему было бы не справиться с ней… Он видел воду, чувствовал ее всем своим существом и знал, что она, Живая Вода, только тут… на все многие дни его верблюжьего пути. Вода была под ним!
Он опустился на колени и лег. Он лег на воду… пусть она еще глубоко под ним, но она рядом. Теперь он знал, что эту воду он не оставит. Она его! Он будет лежать на ней и ждать. Ждать, когда она наконец-то достанет, настигнет его. Он нашел свою Воду!
Верблюд упал на бок. Он потерял сознание. Он умирал. Его больше не мучили жажда и обида. Он знал, что сделал главное в своей длинной, однообразной жизни. Он понял, что Он – избранный, так как именно ему удалось найти свою Воду. Он умирал, но не терял ощущения Воды под собою. Он жил жизнью Воды. Она теперь была Им. Ни жгучего солнца, ни холода ночи, ни колючих песков уже не существовало. Была Вода и Он – ее хранитель!
Верблюд лежал так несколько дней. Пока не пришли люди. Люди следили за ним с самого начала, но они потеряли его уже много дней назад. Теперь они пытались напоить Верблюда и поднять его. Но он не хотел пить, потому что Вода, его Вода, была под ним, а ему подсовывали другую, чужую теплую воду. Выталкивая дыханием пену изо рта, он открыл в последний раз глаза и увидел… Оазис, что был на этом месте. Оазис с его Водой. Он увидел зеленые пальмы и табун молодых верблюжат… людей в белых накидках… и много яркого, но доброго и мудрого Солнца!
Верблюда похоронили недалеко от нового колодца на склоне горы. Поверх его могилы на сыпали большую гору крупных камней. Его хоронили все мужчины и мальчики племени. Они молча клали камни на его могилу.
На стене висела большая картина с изображением солнечного берега далекой страны. Картина была старая, с трещинами на краске, в массивной раме. Хорошо написанный пейзаж казался живым. Картина висела напротив окна, а за окном, с вы соты четырнадцатого этажа, открывался вид большого города.
Иногда в солнечный день казалось, что два пейзажа смотрят друг на друга. Настоящий пейзаж не был реальнее нарисованного. Видно было, как две реальности существовали рядом. Одна действительность соприкасалась с другой через границы рам – раму окна и раму картины, а между ними – нейтральная и по-настоящему «ничейная» территория.
Маленький самолет биплан дремал в тени под навесом. Летал он теперь редко и потому ждал с нетерпением дня, когда его, как раньше, вывезут на полосу, заправят свежим бензином, и он после короткой разбежки, от которой все его мускулы оживают и напрягаются, почувствует наконец Небо.
Раньше все его называли Биплан Петя, но теперь, уже давно, просто Биплан или коротко – Бип. Биплан – потому что у него было двойное крыло-«этажерка».
Раньше таких бипланов было много, они стояли на поле рядами, блестя лаком, молодые и бодрые близнецы. Теперь такой он был один. Рядов самолетов давно не стало, рядом с ним жили только два спортивных Як-52 и один новенький, сияющий пластмассой и никелем бизнес-самолет без имени.
Яков выводили часто, они почти ежедневно крутили пилотаж, обучая молодых пилотов, и иногда улетали куда-то на парады, обвешанные шашками для дыма. С Яками Биплан дружил, они знали Небо, его упругий воздух, синь дали и звон ясного Солнца над облаками. Поскрипывая элеронами, они изредка переговаривались, обсуждая, как старики, погоду. Чем более нелетной она была, тем громче звучали их рули, элероны и звенели струнами расчалки. Черный лаковый Бизнес-Красавчик летал мало, неизвестно куда и Неба не чувствовал. Он был какой-то весь электронно-пластмассовый, заносчивый и с коллегами не общался. Да и скрипеть ему с ними было нечем, все в нем молчало, плотно пригнанное, без зазоров и люфтов. Не самолет, а аппарат.
Бипа уважали и любили за его покладистость, опыт и, главное, за понимание полета.
Обычно Биплан выкатывали на поле во время какого-нибудь праздника. Тогда тут появлялось много самолетов, а зеваки обступали Биплан, норовили залезть в кабину и, что было особенно неприятно, трогали его крылья и теребили струны его расчалок. Бип терпел это панибратство, потому что знал – в этот день ему дадут полетать. И тогда, в Небе, он забудет обо всех, оставшихся внизу, они станут мелкими смешными точками, а он плавно, с особым изяществом будет парить выше и выше.
Читать дальше