Леонид Кабанов - Тропами судьбы

Это, сынок, лирика, – продолжил отец, – страшное ждало впереди. Я был ранен, лежал в госпитале, видишь, и сейчас прихрамываю – в ноге осколки от снаряда остались. После выписки – снова фронт.

Под осень фашисты окружили полк. Отбивались до последнего патрона, командование пыталось вывести в тыл. Еда закончилась, полевые кухни побросали. Пить хотелось неимоверно. Часть бойцов падала, их пытались нести, но и носильщики, не выдержав, тоже падали и не могли подняться с земли. Степь стонала от ужаса. И тут поступил приказ:

– Всем съесть по куску селедки.

Жаждущие воды солдаты возмутились:

– Нас хотят до конца убить. Не будем жрать эту солонину.

Армия есть армия. Приказу подчинились. Съели дурно пахнущую соленую рыбу. И… вскоре чувство жажды прошло.

Беда не приходит одна. Полк окружили танки врага.

– Все, конец! – роптали люди.

Из громкоговорителей неслось:

– Солдаты! Сдавайтесь в плен. Вас будут хорошо кормить. В противном случае погибнете. Евреи, лейтенанты и капитаны должны построиться отдельно.

Командир полка провел короткое совещание. Он приказал офицерам переодеться в солдатскую форму и всем уйти к немцам. Так оставался маленький шанс на спасение.

Мучительно, со стонами и матами остатки полка пошли в сторону немцев.

Командир полка застрелился…

Накормили пленных похлебкой, заправленной брюквой и нечищеным картофелем.

Утром построили на краю деревни.

– Евреи и командиры, выходите из строя! – последовало.

Никто не шевельнулся.

– И здесь, сынок, случилось страшное – приказали выйти из строя каждого пятнадцатого.

Бедолаг отвели в сторону и расстреляли.

– Повторяю, – рявкнул переводчик, – командиры и евреи, ко мне!

Молодые пацаны, вчерашние школьники-лейтенанты, повиновались. Их, как и евреев, тоже расстреляли.

Остальных загнали в эшелоны и повезли на запад. По дороге нас начали продавать. Я не стану, сынок, называть название северной страны, но она, то есть ее люди, меня спасли. Да, я был рабом, но особым. Слушай, расскажу все по порядку. На какой-то станции меня за пять мешков хлеба и мешок сахара купил старик. Сухощавый, лет шестидесяти, он с трудом говорил по-русски:

– Не вздумай бежать. Поймают – повесят.

И повел меня на усадьбу. Дом у деда двухэтажный, крепкий, сарай вмещал почти три десятка коров, несметное число хрюшек голосили на всю округу. Вдобавок гектаров пятьдесят земли числилось за помещиком.

Нас трудилось семь или восемь человек. Русский был я один. Вне воли, к удивлению, кормили прилично.

Хозяин всегда повторял:

– Только не убегайте.

Один поляк ослушался. Через пару дней его поймали и повесили на городской площади.

Я втянулся в непривычную жизнь. Адский труд к вечеру выматывал до конца. Падал на подстилку и мгновенно засыпал.

Как-то я убирал навоз. Неожиданно раздался шорох, и из кустов вышел человек. Одет прилично, чисто выбрит. Обратился по-русски:

– Гриша!

Я от удивления открыл рот. Откуда он знал мое имя?

Незнакомец продолжал:

– На окраине городка расположен концлагерь. Есть там и русские. Ты должен помочь.

– Как?

– Припрячь немного еды, пойдешь на работу – оставь вон под той плитой у дерева.

– А если ты провокатор? – у меня сжалось сердце.

– Поверь, Григорий, на слово. Люди там живут… хуже не придумаешь.

Почти три месяца я подворовывал хлеб, сало, вареную картошку. Все это мгновенно исчезало.

Война близилась к концу. Однажды старик позвал меня к себе. В маленьком кабинете усадил на кожаный диван, налил кружку пива. Я отказался. Спиртное не употреблял. Во время боев отдавал свои сто граммов другим бойцам. Кстати, это спасало меня от гибели. Во время атак мозг работал четко, непродуманных пьяных действий не совершал.

Старик достал пачку фотографий. На некоторых был изображен – веришь, сын, – я. Старик горько произнес:

– Это не ты. Это мой сын. Вы же похожи как две капли воды. Сынок у меня погиб. Детей больше нет. Наследников – тоже. Я предлагаю остаться у меня, выправим документы, станешь наследником.

Я русский человек до мозга костей, сынок. Поэтому категорически отказался.

Старик заплакал:

– Я это предчувствовал. Что ж, скоро поедешь на Родину.

Фильтрационная комиссия была строгой. Чекисты допрашивали «с пристрастием». Выявляли из пленных тех, кто работал на врага.

Когда я вошел в кабинет, увидел человека, который просил помогать пленным продовольствием.

Он что-то сказал чекистам. И мне коротко вынесли вердикт: