Рам Ларсин - Мозаика чувств

– И кто именно? – спросил Илья.

– Не буду говорить о прошлых веках, а в наше время – Черчилль, Фейхтвангер.

– Кстати, – сказал Илья, – я знаю, что у вас большая библиотека. А есть ли там «Иудейская война?» Хочется вспомнить, как писатель говорит о Беренике.

– Я тоже хочу узнать это, – поддержала его Рина.

– Не могу сказать точно, вся вилла – дом, скульптуры, картины – досталась мне оптом от прежнего владельца, бывшего москвича, который спешил продать свое имущество, наверное, скрываясь от налогов. А книг здесь много, и большинство, как я понимаю, на русском. Как у вас с этим языком?

– Я – москвич!

– А я родилась в Кишиневе и ходила там в русскую школу.

Тут заиграл айфон. Шломо махнул гостям:

– Библиотека налево, за гостиной.

Они прошли через зал, где важно стояли шкафы и диваны из красного дерева.

– Ах! – воскликнула Рина, присев у изящного столика, который, казалось, еле держался на тонких, гнутых ножках. Примеривая на себя какие-то блестящие безделушки, она рассматривала свое лицо в туманном овале зеркала.

– Нас учили презирать всех этих богачей, аристократов, королей. Но это обман! Теперь, увидев подлинную Беренику, я поняла, что она принадлежала к особой породе людей. Эта насмешка в ее взгляде, надменно сжатые губы – не маска, это ее сущность. А изящный изгиб шеи – вот чего мне не достает в своем появлении перед публикой.

Рина стала нагибать голову так и сяк, и голос её был полон горечи и досады, когда она признала:

– Нет, я плебейка!

– Пойдем! – Илья нетерпеливо потянул ее в библиотеку. – Узнаем, кем была на самом деле твоя царица.

Он проводил пальцами по длинным рядам книг:

– Так-так… Тут действительно почти все на русском. А вот и наш дорогой Фейхтвангер. Ну, садись и слушай.

Он полистал несколько страниц:

«…Тит любовался портретом Береники. Жутко живой, как и все работы Фабулла, стоит он в его кабинете. Часто смотрит он в удлиненные, золотисто-карие глаза этой женщины. А живая Береника была мягка, не упрекала ни в чем, в ней сквозило что-то девичье. Тит рассказывал ей непринужденно обо всем. Властным и все же нежным движением обхватил он Беренику обеими руками. Она скользнула в его объятия, а он не договорил начатой фразы, и они опустились на ложе…»

Тут вошел Шломо:

– Мусса вернулся. Он встретил двух своих бывших приятелей, те обещали порыться в раскопках и принести, если найдут что-нибудь.

– Будем ждать, – сказал Илья.

– Да. А вы, друзья, можете пока здесь отдохнуть.

– Спасибо, – кивнула Рина, и когда тот вышел, попросила Илью читать дальше.

«…Береника долго лежала неподвижно, закрыв глаза, улыбаясь. Тит прижимал к ее груди свое широкое, крестьянское лицо, ставшее теперь свежим и юношеским, зарывался в ее тело.

– Я знаю, – говорил он, смягчая свой суровый голос командующего, – ты приехала не из-за меня, но я хочу верить, что это так. Сладостная, великолепная, любимая, ты, вероятно, приехала из-за своего храма. Благословен будь твой храм, раз ты приехала из-за него. Ты должна взойти по его ступеням своей походкой, которая наполняет меня блаженством, а за тобой должен выситься твой храм.

Береника впивала его слова, как вино. Затем произнесла тихо:

– Муж, воин, дитя, Яники…»

Рина сказала дрожащим голосом:

– Вот какие слова говорили когда-то влюбленные…

Потом они смотрели по телевизору фильм, полный выстрелов и криков, и не сразу услышали шум, идущий из окна. Оба выбежали в сад и направились к высоким соснам, за которыми мерцал огонек и слышалось странное жужжание.

– Что это может быть? – встревожено спрашивала Рина, и с верхнего этажа сонный голос хозяина вторил:

– Что случилось?

Не дождавшись ответа, Шломо спустился к главному входу и, ошарашенный, увидел, что ворота открыты, а Мусса лежит на земле, связанный и, похоже, избитый. И все же тот нашел в себе силы прохрипеть:

– Босс, включите сирену!..

Еще ничего не понимая, хозяин шарил по металлическому щитку:

– Где это?

– Русский знает, – пробормотал Мусса, но Илья был уже в другом конце аллеи, с трудом поспевая за Риной, чья тонкая фигура внезапно исчезла в обрыве, и когда он остановился у его края, перед ним возникла фантастическая картина: там, в глубине фонарь освещал двух черных людей, один из которых душил Рину мощными ладонями, другой отделял чем-то острым римскую мозаику от стены.

– Прекратите! – закричал Илья и прыгнул сверху на душителя. Второй, низкорослый, кинулся к нему, сдавил голову, рванув косичку с такой силой, словно снимал скальп. Тут воздух разорвал дикий вой сирены, и оба грабителя пропали в сумраке ночи, оставив Рину в руках Ильи. И вдруг нарушенная мозаика стала сама ломаться и падать, а потрясенной Рине казалось, что ее лоб, щеки и шею покрывают цветные осколки прекрасного надменного лица…