Валерий Черных - Личный закон

Наконец Иваныч умолк. Юра с благодарностью обнял его, обвел взглядом ставший родным спортзал и поднялся со скамьи.

– Вы, Виктор Иванович, не сердитесь на меня. Вернусь – на всесоюзные будем пробиваться.

Старик встал, они еще раз обнялись, и Юрка направился к выходу.

***

– Шобы понимать – надо чувствовать, а шобы чувствовать – надо понимать, – глубокомысленно изрек Семёныч и, помолчав, добавил: – Кому-то с рождения дано душу за других рвать, другие по жизни начинают проникаться, но в основном так и живут пнями, тока тупеют и черствеют с годами. Молодой ты ишо. Кровь играет, а мозг слабый. Но жизня, она все поправит, поделит всех – кому служить, кому править, ну а кому – просто быть вольным.

Водянисто-серые глаза Семеныча пристально смотрели из-под старческих сморщенных век прямо Юрке в лицо, будто он пытался понять, дошёл ли до парня смысл сказанного. Тот молчал, слегка удивленный философскими излияниями старика.

Зная Семеныча года три, Юрка не подозревал, что этот девяностолетний, но еще довольно крепкий старикан способен на философские рассуждения.

Семёныч жил в казачьей станице, рядом с городом. Когда-то он был кузнецом и пользовался авторитетом у местных, но совхоз развивался, и в какой-то момент оказалось, что кузня уже не может соперничать с современными ремонтными мастерскими, да и сам кузнец состарился, не справляется с тяжелой работой. Однажды, без видимого сожаления, он повесил тяжелый замок на широкие ворота кузни и мелом написал на досках: «Закрыто». Однако малая совхозная пенсия не позволяла Семенычу спокойно лежать на боковой, к тому же натура у старика была деятельная. Достав из подпола оставшийся еще с гражданской тяжелый офицерский палаш, он нарубил возле речки ивняка и принялся за работу: стал плести корзины и вентеря – хитрые приспособления вроде чернильниц-непроливаек для ловли рыбы и раков. И корзины, и вентеря у Семеныча выходили добротные, ладные, станичники брали их с удовольствием. Цены старик не задирал, иногда отдавал товар просто в обмен на продукты или другие необходимые вещи. Семьи он не имел, поэтому обходился минимумом, хотя хозяйство имел справное: просторную хату, огород, с десяток кур. Дед слыл бирюком, помимо продажи корзин с местными не общался, разве что с молодняком. Он охотно учил подростков ловить рыбу, раков и лесную дичь. Пацаны не стеснялись обсудить с Семенычем любые возникающие в жизни проблемы. Нередко зимними морозными вечерами они собирались в его просторной хате, приводили с собой девчонок, крутили магнитофон, танцевали. По поводу спиртного дед был строг, приносить запрещал. Иной раз «любители» покупали дешевое вино и выпивали его заранее, по дороге, но старались особо не перебирать, потому что сильно поддатых старик отправлял на мороз проветриться, а если заартачатся, так еще и тяжелым подзатыльником провожал.

Сегодня Юрка пришел к старику еще затемно. Тот молча выслушал сбивчивый рассказ о том, что произошло, и полностью поддержал парня. Затем они отправились с удочками на берег небольшой речушки.

Отчего-то не клевало, хотя утро было тихое, по-летнему ясное, и вода гладкая как зеркало. Только лягушки будоражили ее то тут, то там, высовывая зеленовато-бурые мордочки из-под воды.

Слегка удивленный сентенциями старика, Юрка некоторое время молчал, затем спросил:

– Ну а ты, Семеныч, из каких будешь?

Старик хитро глянул из-под густых седых бровей и усмехнулся:

– Я? Я, должно, из вольных. Меня по жизни кто только приручить не пытался: красные, белые, серо-буро-малиновые… И бабы – те прям сразу хомут норовили на шею надеть. С властью, сам знаешь, у меня тоже взаимной любви не случилось. Не нравится ей, когда люди по свободе живут. Власть, она ж как баба, все время норовит тебя в ярмо запрячь.

Юрка помнил, как дед периодически гонял в станице представителей власти, пытавшихся отобрать у него лошадь – отчего-то советская власть запрещала частникам их держать. Доставалось и директору совхоза, и председателю сельсовета. Однажды по жалобе даже сотрудники КГБ приехали. Вошли к Семенычу в хату, увидели немощного седого старика, сидящего на табурете посреди практически пустой горницы, и несколько минут с удивлением пялились на «грозу» местной власти. Тем временем весть о предстоящем аресте разнеслась по станице, на улице собрался народ.

Старший гэбэшник отвел в сторону председателя сельсовета и тихо сказал:

– Ты совсем на голову больной? На кого жалуешься? Старик одной ногой на кладбище!