Сергей Миронов - Когда в городе становится тихо

Утро было в самом разгаре. Где-то негромко играло радио, со двора доносились хлесткие удары костяшек домино и периодические возгласы: «Рыба!», «Козел!», «Да сколько же можно, Безе! Имейте, в конце концов, совесть!» В соседнем доме залаяла собака по кличке Рубин – метис овчарки и черт знает кого еще. Дядя Саша, благоухающий одеколоном, наконец-то выбрался из ванной. Насвистывая «Команда молодости нашей», он заглянул в кухню и с умным видом сказал: «А у вас что-то сгорело», но получив едкий ответ: «А то мы не заметили!» – направился к себе.

Дом гудел. Он гудел голосами – сиплыми и звонкими, молодыми и зрелыми; он гудел звуками шагов – босых ног, ног в домашниках с твердыми резиновыми подошвами отечественных обувных фабрик и мягких каучуковых подошв домашников фабрик иностранных. Он гудел потоками воды, смываемой в раковинах и унитазах. Он гудел старой проводкой в тканевой оплетке. Он гудел обычной киевской жизнью.

Кто-то собирался на работу. Кто-то уже давно не работал. Кто-то не работал никогда. Это был вполне себе обычный дом, состоявший из коммунальных квартир и жильцов разной степени образованности, которых вместе свели условия социалистического быта – условия неоднозначные, с чрезмерно большим количеством общего и явным недостатком частного, но быта неизменно веселого и нетривиального.

В первые дни марта я часто гулял по оживленным окрестностям, наблюдал за людьми в парке и детьми, гонявшими мяч на школьном стадионе. Казалось, жизнь шла своим привычным весенним чередом, тем не менее в воздухе отчетливо ощущалось напряжение. Конечно, власти старательно убеждали нас в том, что все хорошо и страна ко всему готова, однако в прессе регулярно всплывала противоречивая информация, да и по ночному городу стало ездить больше скорых. У больниц появились одинокие патрульные машины, с каждым днем их количество увеличивалось, а через некоторое время горожане обнаружили, что едва ли не все входы в госпитали оцеплены людьми в форме. Все это лишь усилило и без того тревожное состояние киевлян.

Утро четырнадцатого марта выдалось предельно тихим. Казалось, вот-вот должен был пойти сравнительно теплый весенний дождь. В небе кружило взволнованное непогодой воронье, а старый дом напротив скрипел под тяжестью резких порывов ветра – предвестников надвигающейся бури. Сидя на подоконнике, я пил кофе и листал старый альбом, посвященный Дрезденской галерее, который откопал на одной из книжных полок. Осмотрев очередной шедевр, коих в этой галерее было на редкость много, я делал глоток кофе и томным взглядом окидывал улицу в поисках чего-нибудь поинтереснее, чем очередное полотно старого мастера.

Когда к парадному подкатило такси, и кофе, и каталог подошли к концу. Из авто показалась девушка в светло-коричневом пальто. Длинные русые волосы были собраны в аккуратный пучок, а лицо закрывал респиратор и темные очки. Это и был первый раз, когда я увидел ее…

Приятное тепло. Приятное тепло и ощущение уюта. Нитки такие твердые, что я могу почувствовать каждую ворсинку, проникнуть в это сплошное, связанное между собой полотно и почувствовать что-то вроде… счастья? Я всегда трогала ткани. Тактильные ощущения от прикосновения к хорошей материи с раннего детства доставляли мне огромное удовольствие. Это целый мир – мир тканей. В каждой из них есть что-то особенное и уникальное.

Хорошие ткани стали теперь редкостью. Словно их разучились делать. Иной раз принесут мне какой-нибудь велюр из магазина, я к нему прикоснусь – и работать не хочется. Не живая это ткань. А вот пальто старое – совсем другое дело. Подкладка шелковая, роговые пуговицы, а шерсть – шерсть в палец толщиной! Не пальто, а сказка! И я несколько дней присматриваюсь к нему, трогаю, одеваю – все понять пытаюсь, что из него можно сделать. Вечером читать усядусь – и себе на плечи его наброшу. А спать пойду – повешу пальто на стул рядом с кроватью, руку в карман засуну, так и сплю. А утром просыпаюсь и уже знаю – юбка будет, длинная, в гармошку. А из подкладки – блузка. И закипела работа. Застучал мой «Билефельд».

От работы со старыми вещами я получаю огромное удовольствие. Вторую жизнь им даю, да с тканью новой знакомлюсь. А когда подкладку снимаю, то под ней можно и маркировочку какую-нибудь усмотреть, а то и целую бирку обнаружить. Ее я аккуратно срезаю и вместе с образцом материи откладываю в специальную шкатулку – там у меня все ткани сохранены, с которыми я дело имела. Много уже их собралось. Очень много.