Татьяна Ясникова - Девочки играли в апокалипсис

Наконец, спустя месяц, а Ваня делал своим ножичком отметки на палке, названной им посохом, он очутился на высоком берегу широкой, полноводной реки.

И тут к нему бросился человек с белыми волосами и бородой в поношенном костюме АК.

– Наконец-то я могу спокойно умереть, – воскликнул он, – я мечтал увидеть АКью напоследок!

– Живите! – воскликнул Ваня. – Как вас зовут?

– Иван.

– И меня Иван…

– Значит, я могу умереть спокойно!

– Как же вы это сделаете?

– Я давно придумал. Я брошусь в реку.

– Пока я шел, я понял, что надо найти женщину. Я видел их, у меня была мать.

Вот я тоже думал и понял, что река – это мать. Река – это память.

– Да? – удивился Ваня. – Тогда, пожалуй, бросимся вместе. Она красивая.

АК стояли и смотрели, как переливается прохладная река, искры скачут по ней рябыми язычками пламени.

– Смотрите! – вдруг воскликнул Ваня. – На другом берегу вышли с пляской девушки в алых сарафанах!

Чем занимается господин Ч., его род деятельности, Крышечкиной совершенно неизвестно. «Ч» – это Человек с большой буквы.

Он сидит, слегка горбясь, перед Крышечкиной, очень задумчиво, будто что-то вспоминает, и сгибает своими смуглыми от загара пальцами лежащую на столе салфетку. Как ни придумывай, кто он, и что он, читателю будет скучно. А так – не очень.

Возраст господина Ч. определить сложно. А, может быть, это и не нужно. О человеке говорят его дела, действия. Господин Ч. сидит, задумавшись, и сгибает салфетку. Он не жмурится, не гримасничает. Он тих, будто он не из этих мест, кажется несколько отсутствующим. Картины перед его мысленным взором слишком отличаются от текущих – движения толпы, эскалаторов, прозрачных лифтов, официантов, красующегося за стойкой бармена. Тот то и дело снисходит к людям, просящим то одно, то другое. Он никому не отказывает, не говорит: «А вот это я не дам. Это не для вас. Это для того, кто еще не пришел». Бармен рыхлый, белобрысый, высокий, казался бы скандинавом, если бы дело не было в России.

Какое дело? И его обозначать не хочется. От обозначения оно умалится, потускнеет, станет похожим на все другие дела.

В сумке Крышечкиной лежит влажная салфетка в упаковке «Трансаэро». Но она не догадывается дать ее господину Ч. Может быть, он от того сгибает и разгибает салфетку, что надо бы протереть руки перед едой? И он, и Крышечкина оба забыли об этом. Детство с неукоснительной санитарией прошло давно. И время сейчас другое. Оно на санитарии так строго не настаивает. Было, когда вся страна оказалась огромным госпиталем, на более двух десятков миллионов убитых пришлось еще большее число раненых, и тогда влияние медицины распространилось обширно и надолго.

Господин Ч.:

– Школа была далеко от нашего дома.

Сейчас он произнесет слова, которые все скажут о нем – о месте, о времени, о привычках. Крышечкина зажмуривается. Господин Ч. замолкает, так ничего и не сказав, и снова уйдя в себя, уйдя тихо, как хмурые тучи затаиваются перед началом дождя.

Господин Ч. достает свои бутерброды с сыром и колбасой, а Крышечкина достает нарезанный хлеб, сыр с оливками в коробочке, оливки же отдельно, что-то еще. Длинный стол с деревянными скамьями, крашенный прозрачным лаком, за ним они сидят, не блещет шиком, в отличие от металлических стоек и баков с пищей, сосудов с чаем и кофе. Хозяева заведения, скорее, не подозревают, что такие же столы и скамьи можно встретить, где угодно, в самой нищей сибирской глуши.

У стоек очередь. Господин Ч. уходит к другому пищевому заведению. Там меньше народа, потому что выглядит оно менее демократично. Господин Ч. приносит оттуда белые чашечки с чаем. Они едят и пьют чай. На дне мешочка господина Ч. Крышечкина замечает два пряника. Они заставляют ее вспомнить об антитезах прошлого года.

Она думает: «В конце сентября вода в Байкале теплее июньской, отчего бы еще не искупаться! Она думает: «Надо же, я приеду домой, а в холодильнике лежат два кабачка!»

Чая оказывается недостаточно. Крышечкина достает сторублевую бумажку и идет к стойке. Бармен отпускает кофе и бутерброд своему сверстнику, тот с важностью забирает сдачу и поднос.

– Квас, – говорит Крышечкина.

Бармен снисходительно кивает. Он снимает с полки золотистую банку с буквами на русском и английском. Банка холодная, запотевшая. На улице дождь и холод. В окно видны старинные пафосные павильоны ВДНХ.

Крышечкина наливает квас господину Ч. и себе и говорит: