Елена Кладова - Сказки вечного папоротника

Среди ровных и стройных берёзок по краям папоротников была одна, вернее, три, сросшиеся вместе, кривоватые старые березы. Нижняя, тройная, часть отклонялась в сторону, а дальше три ствола разделялись и тянулись вверх. Получалось широкое уютное кресло с бесконечной спинкой, в котором можно было славно устроиться, помечтать, да и подумать.

Подумать бы не мешало, но угнездившейся в берёзовом кресле Катюше никакие мысли в голову не шли. Она бездумно смотрела на папоротники, ощущала тепло берёзовых стволов, слушала звонкое чириканье птиц и пребывала в полусне-полуяви. Ей было хорошо и спокойно, словно белоствольное кресло было ласковыми руками доброго великана, в чьих ладонях помещалась вся Катюша, будто совсем-совсем маленькая. Она мысленно вернулась в детство. Мелькнуло какое-то воспоминание, связанное с шелестящим папоротником. Сказка! Удивительная сказка про любовь, про лес, про папоротник, из тех, что сказывала покойная баба Лиза. Сколько же она их знала! Да и общеизвестные у неё звучали по-другому. Колобка никто не ел, теремок не давил, всё было хорошо. Но эта сказка была особенной. Катя тихо сидела, прикрыв глаза, а её память, как бы сама по себе, проявляла дивную историю. И тихо-тихо было кругом, только папоротники вздыхали и шелестели, словно нашёптывали что-то…

В старые-стародавние времена стояла в лесу одиноко крохотная избушка. Жил в ней лесник Аким. Давно жил, долго. Знал в лесу каждое дерево, каждый кустик, понимал звериный разговор, птичий перезвон, а с людьми и парой слов не обменивался. И не было у него никого, кроме внучки. Жена померла давно, дочка с зятем в большой город на заработки подались, да там и сгинули, а внучечка так и осталась в дедовой избушке. Учил Аким девочку всему, что сам знал, говаривал: «Лес напоит, накормит, от беды укроет, не обидит, а люди – они всякие бывают…»

Время шло, Устинка выросла. Диковатая она была, необщительная, когда в село, в церковь или в лавочку, шла, ни с кем не сдруживалась. А в лесу оживала, песенки распевала, с зайчишками в догонялки играла, с ежатами в прятки, с белками шишками перебрасывалась. Сама Хозяйка Леса за ней приглядывала и подарочки подбрасывала. То ленточку в косы на крылечко положит, то бусики блескучие на берёзку навесит, то денежку серебряную в родничок подкинет. Людей-то Хозяйка Леса особо не жаловала: шумные они были, вредные для леса. Деревья валили, зверей ловили, птиц постреливали, дорог вон в лесу попрокладывали. А Устинка своя была, лес и обитателей его любила, не обижала, звонкий голосок по лесу колокольчиком рассыпался, для всех улыбка и словцо доброе находились.

Большая уж совсем Устинка стала, а красавица – глаз не отвести! Как берёзка молоденькая, стройная, косы медью отливают, глаза зеленущие, изнутри светятся, утонуть в них можно. Аким вздыхал только, когда внучка в село собиралась, а провожать не мог, совсем старые ноги отказывали. Думал, вот замуж пора девке, и так горько ему становилось, до слёз, ну как отдать кому кровинушку! А она принарядится, перед дедом крутнётся и лёгкими ножками убежит. Он ждёт и вздыхает, места не находит. И не зря стариково сердце беду чуяло…

Побежала как-то Устя до лавочки, керосин у них вышел, и соль заканчивалась. Жарко было, солнышко припекало, по дороге в омутке Устинка искупалась, в папоротниках отдохнула, землянички поела. И так-то хороша была, а тут совсем разукрасилась. Косы огнём полыхают, щёчки розы розовей, губы – земляничины алые. Старый дуб проскрипел папоротникам: «Экая девка у нас, диво, диво, диво!» Папоротники в ответ зашуршали: «Хороша! Хороша! Хороша!»

Устинка им улыбнулась, рукой помахала – и дальше бежать. Вот уж и село, вот и лавка старого Фёдора. В лавке сумеречно, прохладно, а тут Устинка: огонёк – костерок, посветлело сразу будто. А за прилавком-то не Фёдор вовсе, парень молодой стоит. Занемог что-то старый лавочник, сына послал на торговлю, Антона Фёдоровича. Парень справный, молодой, неженатый, холостой. Волос чёрный, глаза-васильки, брови вразлёт – красавец писаный. Уставился на Устинку, она на него, молчат оба, словно языки попроглатывали. Вроде и видались раньше и в церкви, и на улице, а как впервые увиделись. Устинка красней мака стала, Антон слова молвить не может. За какой дверью, за каким сундуком любовь пряталась – поди, узнай, а вот накрыла их в одночасье, вспыхнула – и деваться некуда.

Всё ж купила Устя то, за чем пришла, распрощалась и ушла. Да распрощалась ненадолго, вечером в папоротниках сговорились встретиться, у большого дуба.