Давид Павельев: Некогда

«О боги! Да по нему же книга рекордов плачет – столько банальностей за минуту! – подумал я. – Можно же ближе к делу? Огласите наконец мой приговор. К какой каре мне готовиться?»

– В общем, это я всё к тому, что один толковый бизнес-тренер мой давний должник. Я, знаешь ли, в жизни многим помог, кому дельным советом, кому чем покрепче. Неплохой капитал, надо сказать. Долг платежом красен. Вот я и направлю тебя к нему на семинар. Повышение мотивации и личной эффективности, называется.

Я выдохнул с облегчением. Это ещё не самое жуткое наказание. Как-нибудь потерплю два часа насилия над мозгом. К тому же, любой тренер ораторского мастерства просто ребёнок перед моим шефом.

– Я понял, Альберт Михайлович.

– Только не вздумай прогуливать. Я проверю. А то знаю я вас, молодёжь. Всё гулять, да гулять. Сам таким был. Но потехам, знаешь ли, час. Тем более, что целое воскресенье впереди. Тренер этот человек именитый, его курсы немалых денег стоят. И сотни молодых менеджеров мечтают у него поучиться. Так что тебе выпал шанс, да ещё и за счёт Альберта Михайлыча.

– Спасибо…

Подобными речами шеф промурыжил меня ещё с полчаса, пока он не понял, что пора бы уже утомиться, просвещая неразумных подчинённых. Толкать речи он обожал и в такие моменты напоминал певца-любителя на оперной сцене, наслаждающегося своим звонким фальцетом. Мудрые наставления сделали уже не один круг, и он с удовольствием пустил бы их ещё на парочку, но выступать столько времени бесплатно было уже неприлично. И тогда он отправился домой – восстанавливать истраченные на банкет и меня силы. Стоило ему выйти, как я тотчас же занялся своей рабочей стрелялкой, и не отрывался от неё вплоть до конца рабочего дня.

В девятнадцать ноль-ноль начиналась обратная дорога – всё то же самое, только в обратном порядке. Дорога домой, как ни крути, это совсем иные ощущения. Народу столько же, если не больше, толчея та же, что и утром. Но с утра ты был ещё свеж и полон сил, а сейчас просто валишься с ног. Утром ты тоже проклинаешь всё и всех на чём свет стоит, но совершенно по-другому: с утра ты пусть и не выспавшийся, но бодрый и активный. Сейчас же ты чувствуешь себя зомби, возвращающимся в могилу в толпе таких же, как и ты, зомби. Если утром я лихо лавирую в людском потоке, обгоняю тормозящих пассажиров – а их всегда предостаточно, то теперь я пассивно плетусь вместе со всеми, и даже бабки с тележками – эти фурии электричек – уже не вызывают такого раздражения, как утром. Всё потому, что теперь спешить не нужно – дома нет Ботвинника, ехидно кивающего на часы, нет строгого графика, где всё рассчитано по минутам. Вот домой, к родным, и не торопишься. Хотя гораздо лучше было бы всё наоборот.

Потому-то обратный путь растягивался аж на целых три часа вместо утренних двух. Домой я добирался часам к десяти. Так получилось и в этот раз. Отец в это время по многолетней привычке смотрел вечерние новости. Алины в комнате не было. Видимо, она ещё не вернулась с прогулок, хоть в это время, по нашей договорённости, ей давно уже полагалось быть дома, чтобы мы лишний раз за неё не волновались. В последнее время она частенько пропадала по вечерам, никого не поставив в известность, и из-за этого у нас с ней возникали стычки.

Раздевшись, я сразу же отправился на кухню, где занялся приготовлением ужина. Пока сосиски и пельмени разогревались, я вновь обратился к планшету, где меня ждало недосмотренное по дороге авто-ревю. Внезапно я заметил, что нахожусь в кухне не один, и торопливо снял наушники. Оказалось, ко мне вошёл Всеволод Николаевич.

– Здравствуй, Денис.

– Здравствуй, батя. Как ты себя чувствуешь?

– Да нормально, спасибо. Как на работе?

– Ничего, справляюсь.

Видимо, про нормальное самочувствие он сказал из тех же соображений, что я про успехи на работе – чтобы лишний раз не расстраивать. Вид у него вообще-то был неважный. Он и обычно казался рассеянным, но сейчас он явно был чем-то озабочен. Его лоб изрезали глубокие борозды морщин, а веки опухли, как после бессонной ночи. Походка казалось тяжёлой, будто бы на плечи давила непосильная ноша. На окружающих он всегда производил впечатление человека, вполне счастливого, избавленного судьбой от суетных проблем, и главная забота его – историческая справедливость. И вот он сам будто бы осознал, что всё-таки есть что-то, способное его тяготить. Осознание это пришло так неожиданно, что он не успел чётко решить, как начать говорить об этом. Во многих вопросах, касавшихся нас с Алиной, молодёжь и в более широком смысле – современность – он был крайне не уверен в себе. Он стеснялся нас, боясь показаться нам мамонтом, осколком другой эпохи, и тем самым отдалялся от нас ещё больше.