Дарья Зэта - Когда гаснут фонари

– Господи, сколько раз я уже слышал это за всю свою жизнь? – он закатил глаза, а затем жалостливо улыбнулся, – вам, благородным рыцарям, стоит придумать новую отговорку, эта приелась уже.

– Будто ты решишься выстрелить.

«Зря я это сказала,» – эта мысль возникла у меня в голове с той же скоростью, с какой пролетела пуля мимо моего лица. На мгновение, всё вокруг меня остановилось. Время застыло вместе с моим сердцем, и мне удалось разглядеть каждую деталь этого маленького смертоносного куска свинца, что остановился возле моей щеки. По ней медленно, но стремительно побежала вниз тёплая капля рубиновой крови, а пуля вонзилась в стену позади меня, оставив после себя неплохую такую дыру. Выстрелил. И метил в голову. Но я была нужна ему живой.

Я моментально потеряла способность двигаться, в то время как мои внутренности начали неистово танцевать канкан. Сердце решило внезапно переехать в квартирку по соседству с мозгом и билось оно так сильно, что на секунду мне показалось, будто бы оно сейчас взорвётся.

– Папочка бы не одобрил такие игрушки. Он ведь не для этого выращивал свою фрезию в окружении тепличной любви и заботы, – эта ухмылка. Она невероятно выводила из себя, но ещё больше меня вывела из себя тема, что он затронул. Никто не смел говорить о моём отце, кроме меня и мамы.

Шок от выстрела не собирался уходить, но на сцену ворвалась ярость, и спектакль моих эмоций начал набирать обороты, которые даже для меня, режиссёра сия действа, были в новинку.

– Не смей говорить о нём, ты ничего о нём не знаешь! – я перешла на почти истеричный крик, на глаза навернулись слёзы и тут же стремительным ручьём потекли по моим щекам вперемешку с кровью. Не думала, что тема отца до сих пор оставалась для меня настолько больной. Руки тряслись, вместе с ними трясся и пистолет. Мне было страшно, больно и злобно, и смесь этих эмоций забрала у меня последние намёки на рассудок и рациональное мышление.

– Да неужели?

И тут я поняла. Поняла, почему именно он вовлёк сюда моего отца, почему был так уверен в своём изначальном успехе. Его план Б действительно был хорош. Он мог знать папу только при одних обстоятельствах – в тот день, угрожая, на его голову наставил пушку именно он. Именно Марк забрал у него всё, как он делал с каждым, кто встречался ему на пути. Осознание того, кто на самом деле стоял передо мной, буквально сбило меня с ног. Теперь тряслось всё тело. Пистолет выпал у меня из рук, которые прижались ко рту, дабы не дать крику боли, ненависти и отказа принимать факты вылететь наружу. Попятившись назад, я ударилась спиной о всё ту же злосчастную кофемашину, но боли почти не почувствовала, ибо боль внутри была намного сильнее. Настолько сильнее, что мне стало трудно дышать. Я изо всех сил пыталась прийти в себя, заставить себя собраться и просто сделать глубокий вдох, но ненависть застлала мне глаза.

– Нет… Не может быть… Ты блефуешь, это всё враньё…

– Увы, – сказал он после короткой паузы.

Спокойствие Сталински убивало меня ещё больше. Убивало, и в тоже время давало мне новые силы, которые подпитывались яростью и полным отчаянием.

– Из-за тебя умер мой отец! Всё покатилось к чёрту именно из-за тебя! И ты смеешь после этого показываться мне на глаза, да ещё и с такими предложениями?! Как тебя, тварь, земля носит?!

В правое ухо маленький красный дьяволёнок нашёптывал мне: «Стреляй, стреляй, стреляй,» – и я не могла избавиться от него, словно от назойливого комара в летний вечер. И только сейчас я понимаю, какую ошибку могла совершить, если бы тогда послушала его. Но больше к счастью, нежели чем к сожалению, истерика оказалась сильнее.

Слов злости у меня больше не было, был только плач и гробовая тишина вокруг. Бумаги всё ещё лежали передо мной, и я знала, что выбора у меня нет. Я могла рыдать, умалять, орать и гневаться, сколько моей душе было угодно, но это бы поменяло меньше, чем ничего. Да и был ли смысл? В тот момент точно нет.

Взяв ручку и добравшись до последней страницы контракта со строчкой для подписи, я подняла взгляд на Марка. Пусть подавится. Пусть горит синим пламенем. Я быстро нарисовала свою корявую подпись, а затем с громким звуком опустила ручку на стопку бумаг.

На лице Сталински не было ни единой эмоции, даже фирменная усмешка пропала. Затем он молча взял контракт, положил его обратно в папку, спрятав кольт под пиджаком, и удалился, оставив на столе стодолларовую банкноту.

Как только колокольчик прозвенел в последний раз за тот день, я упала на колени и просто дала волю слезам на полную. А как только прорыдала всё, что могла, так же молча встала, закрыла кафе и ушла, разорвав лежащую на барной стойке банкноту на части.