Михаил Гундарин - Говорит Галилей

– Что, брат, как дела? – спросил я, собравшись с духом.

– Ничего себе, – серьезно ответил малыш.

Услышавший этот диалог Евгений Б. издевательски захохотал. И в самом деле, получилось по-дурацки.

Так кончилась школа, потому что экзамены, конечно, были формальностью, хотя я здорово нервничал и наделал глупостей, вплоть до того, что получил тройку по литературе за то, что не читал поэму Твардовского «За далью – даль» и не смог этого скрыть. Потом, во время учебы на филологическом факультете, мне, конечно, приходилось обманывать преподавателей и сдавать нечитаные тексты не раз. И знаете ли, угрызения совести меня совсем не мучают!

Филфак в 1987 году. – Дурак ли Горбачев? – Происхождение Галилея. – «ХУ-С» и его члены. – Смысл искусства. – Знакомство с героиней. – Отец и сын. – Случай в лагере. – Отважный физрук. – Бандитская финка.

Была последняя неделя перед зимней сессией. На третьем курсе филфака, где я учился, именно эта сессия считалась самой сложной. И даже роковой. Анналы хранили многочисленные имена срезавшихся и ушедших в аут, именно «земную жизнь пройдя до половины», всего-то ничего не дожив до медианы. Нам нужно было, в частности, сдавать политэкономию капитализма, первую часть исторической грамматики и базовый предмет – «современный русский язык», причем самую сложную его часть – синтаксис. Приятного мало для большинства филфаковцев, исключения в виде разного рода ленинских стипендиатов не в счет… Но ей-богу, в этом декабре экзамены вызывали отвращение даже у них, круглых отличников. Когда вокруг кончается 1987 год, изучение исторической грамматики кажется натуральным издевательством!

Кроме того, и у меня на душе было довольно смутно. Назревало несколько важных решений-поступков, а еще больше все никак не назревало, хотя было им уже пора.

Но – сначала нужно было все-таки разобраться с сессией. А для этого не мешало бы попасть в универ. Как обычно, опаздывая, я мотался по всей квартире, разыскивая то ручку, то галстук. Мой сосед по подъезду Вадим Ж., учившийся на четвертом курсе экономического факультета, равнодушно наблюдал за этим, сидя в кресле и жуя резинку.

– А все-таки Горбачев дурак, – вдруг заявил он. – И сам скоро это поймет.

– Почему это дурак? – поинтересовался я, только чтобы поддержать разговор. То есть чтобы Вадиму было не скучно меня ждать. Ведь вместе толкаться в набитом в любое время дня автобусе целых полчаса куда веселее!

– Да по всему видно. Ни туды ни сюды. Жать надо на все педали, пока не наподдали.

– Кто ему может наподдать-то? – спросил я, уже завязывая синий шелковый галстук перед овальным зеркалом в коридоре. На мне были индийские джинсы, рубашка в полоску, польский полуджинсовый (по виду джинса, на самом деле – нет) длинный пиджак. «Настоящий студент», – одобрительно заметил по поводу моего внешнего вида Вадим. – Да, кто? Он же главный. Он того же Лигачева может в один момент изничтожить, не хочет просто, и вот это плохо.

Вадим презрительно хмыкнул:

– «Главный»! Как же! Там все политбюро против, да и КГБ туда же. Потому и с Лигачевым сделать ничего нельзя. Сдал вот Ельцина, теперь поплатится. А тот, слышь-ка, собирает себе армию. Еще вернется!

В той комнате, где сидел Вадим (она именовалась «большой»), на проигрывателе под прозрачной крышкой крутился первый диск-гигант «Аквариума», недавно выпущенный «Мелодией». А во второй комнате, по которой была в обычном беспорядке разбросана моя одежда, с черного кассетника «Романтика» звучала длинная песня Майка Науменко «Уездный город N». Ее героями (населявшими этот самый мифический город, вполне современный по своему антуражу) были деятели политики и искусства всех времен, а вместе с ними и литературные персонажи. Что интересно, некоторые из них представали перед нами в своем обычном обличии и совершали то, чего от них ждали (например, Золушка). А некоторые, наоборот, переосмыслялись самым коренным образом (например, Флоренс Найтингейл, которую автор отправлял на панель – о, Майк был мастером смеха сквозь слезы!). Но больше всего мне там нравился эпизод с Луи Армстронгом, который приглашает Беатриче пойти потанцевать, они заходят на дискотеку и слышат, как

…главный диск-жокей

кричит: «И все-таки она вертится!»

Вы правы, это Галилей.

Я так часто напевал этот фрагмент, по поводу и без повода, что меня и прозвали Галилеем. Признаюсь, что мне это чрезвычайно нравилось!