Ирина Силецкая - Помни имена детей своих… Сборник рассказов

Офицер сказал что-то переводчику.

– Хватит! Идите отдыхать! Дайте им помыться! Шнэлле! – закричал им переводчик. Их вытолкали из столовой в раздевалку спортзала, заставили раздеться и погнали в душ мыться. Вода была холодной, в городе отключили горячую воду на профилактику но так и не успели её включить. Женщины стояли под леденящими струями воды без права выйти из-под них и дрожали от холода, стыда и страха, а немцы смеялись над ними и нахально рассматривали.

– Выходи! Хватит мыться! – крикнул вошедший переводчик. Женщины бросились к своей одежде с карманами, набитыми едой, но их отогнали от неё и повели в столовую голыми. Женщины поняли, что будет дальше, и закричали, заплакали. Одна, совсем молоденькая девчушка, проходя мимо класса, резко открыла дверь и забежала вовнутрь. За ней бросился автоматчик, женщины остановились, прислушиваясь к тому, что происходило за дверью. Хлопали парты, слышались звуки борьбы, затем крики бедной девушки, сопение и крики немецкого солдата. Все застыли, кто плакал, кто в ужасе молчал, смеялись лишь немцы. Прошло минут пятнадцать, и вдруг за дверью класса раздалась автоматная очередь, и через минуту в двери показался немец с довольной улыбкой и с автоматом наперевес. Женщины поняли, что он изнасиловал девчушку и потом расстрелял, они громко заплакали.

– Так будет с каждым, кто будет мешать немецким солдатам воевать и отдыхать! – опять закричал переводчик. Женщины поняли, что спасения и жалости им не ждать, что их жизнь ничего не стоит, и горько оплакивали свои судьбы, они смирились с неизбежным горем.

То, что происходило в столовой, уже не имело для них значения, они испили чашу унижения до дна. Их насиловали прямо в столовой, по многу раз, а затем погнали в раздевалку к их одежде, не дали одеться, а с одеждой в руках выгнали во двор и загнали в сарай. Они стояли у входа и плакали. Бедные русские женщины, сколько вам ещё придётся вынести за эти долгие годы войны…

К ним бросились женщины, начали натягивать на них одежду, утешать, содрогаясь в душе от увиденного. Одна из вошедших женщин начала истерически смеяться, рвать на себе волосы, её держали и успокаивали. Другие дрожащими руками вынимали из карманов еду и, плача, раздавали людям в сарае. Пришла ночь и унесла с собой ужас вчерашнего дня.

Аня не спала. То, что она пережила за сегодняшний день, можно было назвать смертью. Она не думала, что ещё живет, в ней всё умерло: надежды, мечты, все желания разом. Да она и не хотела жить, зачем? Она уже не человек, она – животное, сегодня ей это доказали фашисты. У неё болело всё тело, ныли ссадины и синяки, её избили, потому что она сопротивлялась. Её сразу отделили от других женщин и повели в кабинет директора, где её ждал, сидя на диване, офицер. Он пытался быть джентельменом, но его хватило ненадолго. Аня кричала, но никто не пришел ей на помощь, а потом её, как и всех, загнали в сарай. «Я буду мстить, я буду убивать их, как только появится малейшая возможность», – как в бреду, повторяла она сама себе, пока не уснула.

Офицер не спал тоже. Его мучила совесть. Напился, как свинья, изнасиловал девчонку, и в столовой творилось, чёрт знает что… Он понимал, что так нельзя, что дома он себе такого бы не позволил. Почему здесь можно? Потому что они не люди? Не выходила из головы девчонка. Чем-то она его зацепила, что-то было в ней такое, что не давало о ней не думать. Чувство вины смешивалось чувством влечения к ней, как к женщине. Возможно, это был его физиологический тип женщины, он не мог это логически сформулировать, но он думал о ней, он хотел просить у неё прощения за вчерашнее, он надеялся на её прощение и хотел с ней встречи. Под утро он забылся в коротком сне.

Утром люди проснулись от криков и шума двигателей подъезжающих машин, ворота сарая распахнулись, людей выгнали во двор.

– Вам оказана честь служить на благо великого рейха в Германии. Вы там будете хорошо есть, пить и хорошо работать. Вас ждёт новая жизнь и новые перспективы! – кричал переводчик. Женщины закричали, заплакали, они понимали, что их увозят далеко от Родины, от их навсегда уже потерянных детей и родных.

– Молчать! В машины! – буйствовал переводчик, и их спешно начали заталкивать в машины. Офицер молча смотрел на эту сцену и на Аню, стоящую в первом ряду. Она боялась на него посмотреть, и только, когда её пихнули к борту машины, она подняла на него глаза, цепляясь этим взглядом за последнюю надежду остаться на Родине. Офицер сказал что-то переводчику, тот подбежал к Ане и оттолкнул её в сторону от машины. Под крики и плач машины двинулись со двора в сторону железнодорожной станции. Аня стояла в углу двора, как затравленный зверёк, смотря на фашистов. Офицер подошел к ней и тихо сказал: