Ирина Силецкая - Помни имена детей своих… Сборник рассказов

На улице стоял шум и крик. Машины с немецкими солдатами подъезжали одна за другой, из них выскакивали автоматчики и бежали вдоль улиц, вламывались в дома и выгоняли на улицу испуганных людей. По обочинам ехали мотоциклы с автоматчиками и поднимали клубы пыли. Людей сгоняли на школьный двор. Кто-то пытался убежать, их били прикладами, сапогами, с криками и гоготом загоняли в уже стоявшую там перепуганную толпу людей, окруженную автоматчиками. Аня влилась в толпу. Широко открытыми глазами она смотрела на этот ставший ей чужим, когда-то родной окружающий мир. Немецкая речь, редкие выстрелы, лай и визг собак, плач и крики людей, жара и пыль – это был какой-то кошмарный сон.

Она искала глазами хоть что-то, за что можно было зацепиться, чтобы хоть как-то сохранить потерянное душевное равновесие, и нашла. Она стояла у центральной клумбы с цветами. На огромном красном пионе деловито копошился, раздвигая лепестки, которые прогибались под его тяжестью, мохнатый шмель. Какое ему было дело до проблем людей, до того, что на земле идёт война? У него текла обычная летняя жизнь, он занимался своим обычным делом. Его жужжание в ушах Ани нарастало, ширилось, превращалось в ужасающий гул. «Неужели шмель может так громко жужжать?» – подумала Аня и поняла, что гул доносится сверху. Она подняла глаза к небу и увидела несколько самолётов с фашистской свастикой, низко летящих над городом. Она перевела взгляд на шмеля. Он уже перелетел на другой цветок, покопошился в нём, а затем улетел, тяжело подняв своё грузное тельце…

Толпа увеличивалась, проглатывая всё новых и новых задержанных.

– Шнэлле! Шнэлле! – закричали солдаты из оцепления, расступились со стороны сарая и начали толкать автоматами крайних людей, загоняя их в сарай. Так она оказалась здесь, директор потерялась из поля зрения ещё во дворе школы, вокруг были незнакомые люди, пахло потом, стояла духота. Аня почему-то вспомнила шмеля. «Он живет своей прежней жизнью, не смотря на войну. Я так не могу, не смотря, я ведь человек и всё понимаю, но жить все равно надо даже в такой ситуации. Так, надо собраться с мыслями, – думала она, – Они нас здесь сколько-то времени подержат, но потом начнут разбираться, кто есть кто, и тут выяснится, что я комсомолка, пионервожатая школы, о чём говорят мои документы во внутреннем карманчике безрукавки. Их надо немедленно спрятать». Она оглянулась вокруг, она здесь знала всё, как свои пять пальцев. Вон в том углу лежит под столом старый глобус. Она начала медленно передвигаться в эту сторону, с трудом пробираясь сквозь плотно стоящих людей. Незаметно забравшись под стол, она обнаружила глобус на старом месте, вынула из кармана документы, быстро сунула в дыру глобуса и запихнула его поглубже под стол. Теперь она никто, просто девушка, а документов нет, потеряла.

Уже стемнело, а к ним никто не приходил. На улице слышался смех фашистов, топот сапог, немецкая речь. Наконец всё стихло, и город погрузился в душную летнюю ночь. Люди устали, дети уснули на руках взрослых, а взрослые, кто как смог, пристроились на полу и поломанной мебели сарая. К душному воздуху сарая добавился резкий запах человеческих испражнений. Люди полдня находились здесь и для туалета выделили угол сарая, поближе к выходу, чтобы запах немного выветривался. Об этом из ложной стыдливости редко пишут, но все мы – люди, от нашей физиологии не уйти, где много людей, там всегда проблемы – пища, питьё, одежда и туалет. Люди ко всему приспосабливаются, так произошло и сейчас. О стыде речи не было, люди выживали.

Ане показалось, что она только-только прикрыла глаза, как раздался скрежет отпирающихся ворот сарая, в глаза ударили утренние солнечные лучи.

– Выходите все во двор! – кричал на ломанном русском языке немецкий переводчик. Заплакали разбуженные дети, толпа вывалила во двор.

– Стройся в один ряд! – прозвучала команда, и автоматчики прикладами выровняли часть людей в один ряд. Со школы вышел немецкий офицер и в сопровождении солдат пошёл вдоль первого ряда людей. Кивком головы прямо, налево и направо он сортировал людей на три категории, и солдаты тут же разгоняли их на три группы. Одна – старики и старухи, вторая – матери с детьми, третья – молодые и на первый взгляд здоровые люди. Он с любопытством рассматривал славянские лица, лица врагов. Пропаганда Геббельса рисовала ему совершенно иную картину. Это ведь низшая раса, практически не люди, а они вон какие, мужчины немногословные, с умными глазами, не скажешь, что глупее нас, а женщины – просто красавицы. Он этого не ожидал. В Европе женщины есть очень неплохие, но они слишком эмансипированы, слишком самостоятельны, а самое главное – не так красивы. Он размышлял над этим, почему здесь, в России, женщины красивее? И мысль пришла сама собой. Он имел высшее образование, интересовался историей и знал, сколько красивых женщин в Европе инквизиция сжигала на кострах, обвинив их в том, что они ведьмы. Может, оттого так мало осталось красавиц? У славян этого не было. Славянские женщины совсем другие – мягкие, покорные, преданные, красивые, совсем другие… «Вот эта, например, – подумал он и остановился напротив Ани, – Хороша! С такой бы не грех и заняться любовью. Хотя, видно, она не знает, что это такое, дикарка, лет восемнадцать-девятнадцать, не больше». Кончиком пальца он коснулся её подбородка и поднял её лицо вверх. Анна смотрела вниз, боясь даже взглянуть на немца.