Наталья Трубникова - Моим любимым тинейджерам посвящается

На проводы Надю не пригласили. Не пригласили потому, что прошедшие три года любила одна Надежда. Захар только изредка улыбался хорошенькой соседке.

Надя влюбилась неожиданно. Как-то, не дождавшись лифта, она вприпрыжку мчалась по лестнице и. сделав заключительный прыжок через четыре ступеньки, приземлилась на… поднимающегося паренька. Ещё никогда девушки так откровенно не сваливались на голову Захару и, поднимая с пола учебники, он невольно рассмеялся. А Надя уже бежала дальше, унося в душе тяжелый груз неловкости, а в памяти – изумленный взгляд серых глаз. С этой минуты Надя точно знала, что ни один мужчина не способен так взволновать её сердце.

Сначала она любила втайне. Но разраставшееся чувство искало выхода. Оно светилось в карих глазах, проглядывалось в улыбке, отражалось в пурпуре щек… И, наконец, вылилось в нежные девичьи стихи. Теперь удивленные взгляды сопровождали Надю всюду: недоумевая, учительница литература выводила в журнале одну пятерку за другой; удивленные родители разводили руками, откуда, дескать, в семье такое талантливое чудо; беспечные подруги переписывали в дневники самые лиричные Надины творения. Даже известный толстый журнал напечатал несколько стихотворений молодой поэтессы. Но Захар оставался слеп и глух.

Встречаясь с ним глазами, Надя думала, но почему… Почему девушки должны молчать о чувствах, отдавая дело великой важности в руки неуверенных мужчин? Разве сказать «люблю» – это унижение? И она написала. Надя писала о весне, которая закружила в оживляющем вихре и деревья, и травинки, и людей, дотрагиваясь зеленой волшебной палочкой до каждого живого существа.

Захар ничего не ответил. Но Надя уже не могла остановиться. Она писала о любви, о жизни и смерти, о вере и правде, о дружбе и предательстве. Её перо окрепло, набрало силу – появился смысл в призрачном бытии.

Веронику она знала и раньше. Но, только увидев их вдвоём с Захаром, смогла осознать ее реальное существование. Потому, что жизнью был сам Захар и всё, что непосредственно его касалось. А Вероника касалась, ох как касалась. Да и он тоже ее касался. И, судя по их лицам, это взаимное касание было приятным.

Надежда сделала над собой усилие, сжала в кулачок трепещущее сердце и постаралась не думать о Захаре. Ей удалось. Она смогла не думать о нём целый час, пока оправдывалась перед разгневанными соседями, которых абсолютно не интересовал пожар в Надиной душе, зато очень интересовал потоп, оставивший отвратительный грязно-желтый след на недавно побеленном потолке кухни.

Надя перестала писать Захару. А толстый журнал опубликовал еще три стихотворения, теперь – о безответной любви.

И вот теперь Он, неловко придерживая рюкзак, обнимал Веронику, а она гладила длинными тонкими пальцами его бритую голову. Чуть поодаль стояли друзья и родственники. А Надя, спрятавшись от всего мира за гостеприимным стволом дерева, видела только Его – родного и чужого, близкого и далёкого, любимого и нелюбящего её.

Любовь – странное человеческое чувство, которое может не требовать ответа, которое может годами жить в одном сердце, в одной душе, которое скрашивает одиночество уже самим фактом своего существования. Которое придает силы и заставляет жить, и которое, конечно же, выше всех соперников, потому что, где живёт любовь, там всегда обитает надежда.

«Я буду ждать и любить тебя. Моя любовь, как яркая звёздочка, станет освещать твой путь. Пока я жива, никакие невзгоды и беды не заставят склонить твою милую бритую голову…»

Прошло время. Улыбчивое солнышко, поборовшись пару недель с угрюмыми почерневшими сугробами, полностью освободило влажную землю от ледяных оков. Кое-где уже начинала поднимать бедовую зеленую голову трава, от важности предстоящего события набухли почки, повеселели, играя отражениями, лужи. Надежда ничего не знала. Ее жизнь замерла на осенней отметке. У них с Захаром не было общих интересов, общих друзей и знакомых, которым можно было задать вопрос. Вот только Вероника.

А мир оживал. Вместе с шёпотом лопающихся почек, загрохотали пушки, яркую зелень новорожденной листвы затмили вспышки разрывающихся снарядов. Всё чаще и чаще информационные передачи показывали израненных детей, плачущих стариков, суровые опалённые войной мальчишеские лица солдат. Как магнитом Надежду тянуло к телевизору. Не пропуская ни одного кадра, ни одного слова, она молча глядела в мелькающий экран, стараясь унять разбушевавшееся сердце. « Да что со мной , – успокаивала она себя, – я ведь даже не знаю, там ли Он». Но частые глухие удары, переходящие в лихорадочную дрожь, говорили обратное.