Ксения Букша - Адвент

Впрочем, не так уж важно, где живёшь. Они с Олегом много чего мутили вместе, в последние годы даже стали понемногу зарабатывать. Речь шла о моделях анализа рынка, основанных на big data. Иными словами – как обучить компьютер не просто торговать (это он умел давно), а самостоятельно менять стратегию, глядя на рынок. Костя, Олег и ещё один чувак, приятель Олега в Канаде, создали инструмент, который просматривал высказывания инвесторов в соцсетях, агрегировал их и затем собирал портфель из активов, по которым позитива было больше, одновременно сопоставляя тональность высказываний инвесторов с историческими данными. Деньги приходили эпизодически, и так же внезапно прекращался поток доходов. Костя не следил за том, что происходит, и сам менее всего интересовался какими бы то ни было рынками.

Иногда Костя ходил в баню, воображая себе, что сидит там с Олегом. Баня находилась в паре кварталов от них и была последним домом перед бескрайними просторами Адмиралтейских верфей, доков и мелкого моря. Баню держали хиппи, так что Костя туда ходил и с дудками. Олег был в Канаде, но сидел напротив. Иллюзия бывала настолько полной, что Олег мог даже попарить Костю веником. Они с Костей обсуждали рабочие вопросы, и потом по скайпу нередко выяснялось, что и вправду вопросы как будто обсуждены.

Но сейчас они встретились не в бане, а в зуме, и, когда попрощались, Костя из-за компьютера не ушёл, сидел перед погасшим экраном и перебирал, продумывал затронутые вопросы. Была у него такая привычка: мысленно останавливаться на всём происходящем ещё раз, а лучше даже и несколько раз, а попутно вспоминать то, что происходило когда-то. И так живо он воображал себе прошедшее, будто и вправду там оказывался.

Теперь ему вспомнился Петергоф, каким он был в дни Костиной юности. Тот, тогдашний Петергоф был больше всего похож на разворот в старинной книге, или на медаль, или на фронтон, а на фронтоне профили и формулы. Между сюжетами разворачивались идиллические пустоты – пустыри, на которых в лучах неяркого солнца могли пастись козы. Улицы были тоже пустоваты; мел крошился о зеленоватую, как воды прудов, доску; гладь Залива и обочины, на которых росла сурепка, были равно спокойны и бесстрастны. По вечерам, в безветрии, все развилки берёз казались кванторами всеобщности.

Тогда они и подружились с Олегом.

Но сильнее Олег на первом курсе дружил с Веро.

хотя дружба – не совсем то слово

для Веро нужно было выдумать что-то другое

на самом деле Веро вообще ни с кем

не мог сойтись

трудно определить, почему так

можно попытаться, но вряд ли получится

Бывают такие дети, которых даже

воспитательница

не может поставить ни с кем парой

ни к кому он не приклеивается

все отказываются стоять с ним, отдёргивают руку

и вроде не вредный этот ребёнок

и с виду симпатичный

не самый шаловливый

уж и с самыми раскрасавцами дружат

и стоят в парах

даже с тем, у кого сопли до полу

и он их ладонью вытирает

и с тем, кто всё время вертится и пинает всех

и с тем, кто непрерывно ноет

и только такой вот Веро остаётся один,

вокруг него никого

и даже если детишек чётное число

приходится уж воспитательнице самой брать этакого Веро за одну руку

а того, кто от него шарахался, за другую руку, и стыдить.

Но стыдят воспитательницы лишь для виду

и, стоя за руку с этим ребёнком,

что-то такое чувствуют

и шёпотом говорят потом друг другу:

«дети что-то чувствуют»

и качают головами,

Бог весть что имея в виду.

Так вот и Веро ни с кем не мог сойтись

он был блестящ

он был своеобразен

он был потомственный математик из рода Веро

как были музыканты из рода Бахов:

только трудись, и место в небесном оркестре

у небесной доски с небесными формулами

тебе обеспечено

шутили: мол, не зря же теория Веро-ятностей

и по Веро это было видно настолько хорошо, что даже слишком хорошо

он был, кажется, уже там, у небесной доски, с самого начала

и трудился, конечно, а как же иначе

но при этом он был ужасно стрёмный чувак

ему было насрать абсолютно на всё и на всех

не потому что он был такой плохой

а как будто он едет в последнем вагоне

последнего поезда

который непрерывно едет под откос

и ему всё можно, вообще всё

понятно было: Веро не виноват в том, что он такой

высокомерие Веро, его нездешность

его стрёмность наплевательство

отсутствие дисциплины

не его вина, не его заслуга, —