Анастасия Тихомирова - Эскалатор бытия, или Сборник рассказов

Он решил, что если наденет наушники, в которых будет играть серьезная музыка – классика, то она обязательно защитит его от скуки и соответственно от времени. Он разговаривал через наушники:

– Добрый день! – проорал он, чтобы услышать себя.

– Добрый день.

– Что?

– Добрый день. Снимите наушники.

– А? Ладно! Мне нужна компьютерная мышь!

Прошло около минуты.

– Держите!

– Спасибо Вам!

Грызущее.

Он успел нализаться леденцом на палочке – этот игрушечный антураж, как это всегда бывает, прикрывал его нутро вовсе не куртизиана, а поэта, который не гонится за слащавым опытом- стрептизершей. Что если содеянное бьется сердцем в жирной точке телесности абстрактной – так он напугал своего отца совсем не нарочно, зайдя в комнату громадно и с гамом в ушах отца, он хотел сообщить новость, но напугал его, но больше сотрясалась грудь нашего героя, а не отца после этого. Он долго думал, как исправить такие въедшиеся чувства – эти события наложились на события подобные из прошлого – в чью пользу работает мозг?

Естесство.

Она сидела под гулкой царапиной дерева, которая была плясала насквозь дерева – девочка чувствовала себя дирижером, когда прикрывала и открывала ладонью эту сквозную щель. Перебирала пальцы как на трубе по кнопкам. Это заметила проходящая женщина, идущая по парку, слушая в наушниках концерт номер три Рахманинова – тре5петал и блистал у нее в ушах. Незнакомка с нетерпением подошла к девочке, чтобы раскусить ее щебетание телесное. Она с нетерпением двинулась к девочке. Они вместе стали овладевать зовом ветра. Это было редкостно. Наблюдали слитность композиции, которая повторяется. Но все это время здесь находились те, кто желал зла этим деревьям – рабочие должны были срубить деревья. Эта работа длилась безостановочно, и маленькая девочка с женщиной не были для них преградой.

– Идите отсюда, пожалуйста.

– Что вы не видите особенности этого дерева? Его нельзя срубать.

– Нам положено срубить весь парк!

– Но все же только посмотрите!

И они учиняли настоящую симфонию.

– Нас это не волнует! Это дерево еще старше, чем другие!

И они срубили его.

Девочка пошла плакать и играть на пианино, а женщина оказалась музыкальным жюри и дирижером и предложила девочке сыграть в каком-то конкурсе.

Жестокость.

Конический креозот в бутылке, как вы понять могли, в форме конуса, с добавлением листвы, если его вылить – составляет листопад горючий – ему подвергся линолеум и говорил:

– Привет, братья мои, листья измотанные, но все еще юные, богатые опытом, который взвалился на ваши плечи.

– Приветствуем, все больше опытный линолеум, который из дерева сотворен, и испытал на шкуре своей – так много перетерпел.

И разбилось стекло в форме конуса и говорило:

– Я также многострадально! Могу быть вашим другом!

Но не приняли они его, так как оно пострадало еще больше от сотворения какой-то совсем не близкой природе формы…

– Мы не принимаем тебя, уйди…

– Но я так же было сделано из песка и извести.

– Мы не видим в тебе этого, значит в тебе этого нет…

И лежало стекло одиноко все свое время…

«Живописность Франца Шуберта»

Риф – продолговатость, свирепствующая одному агнцу, который шел по нему своей дорогой – он

хотел побывать везде. Но он ему не давал сделать это сполна. Агнец споткнулся. И не мог

превозмочь свои силы, он уже утратил свою веру – веру во всякую вседозволенность, которую

как-то наблюдал, которая была у него с рождения – она уже потухла – он не может даже внятно

изъясниться, думая, что шорох – это опасность. Это некоторая крайность, которая никак не

разлучает его с трясиной его нутра – все бьется трепетно, но никак это не освободить. И верность

своему сердцу осталась гнить в помойке мыслей, которые шатаются уже под ногами – сопливые и

неудачные, они даже не имеют дома, только танцуют в ходячем таборе под укрощением

рассудка, которые натирает их до блеска – до цирковых, они начинают биться как вон выходящие

от такой «заботы». И становятся одной большой мыслью, пожирая друг друга. Этот агнец уже

совсем обомлел от пустоты у него в голове, от одной только жирной ленивой точки.

Поговорим об утраченном чувстве вседозволенности, когда у агнца была чистая голая

воля и он хотел прямо ее выразить и не думал еще, что это может быть подчинение. Он только

хотел, чтобы желания соответствовали Бытию, а Бытие желаниям. И вот здесь он и стал