Константин Зарубин - Шла по берегу подёнка. Балтийская повесть

Третий ключ на связке, судя по всему, отпирал дверь в конце лестницы. Мне он в тот вечер не понадобился – дверь была открыта настежь. Я вошёл в узкий коридорчик, увешанный фотографиями в рамках. Позднее, уже утром, на фотографиях оказались чёрно-белые виды старой Юрмалы.

Слева была нетронутая спальня с чехлом на кровати. Справа что-то вроде кухни. Во всяком случае, там урчал карликовый холодильник, а у окна стоял стол с табуреткой. На подоконнике темнел электрический чайник. На столе и холодильнике теснились нетронутые пакеты, коробки и банки с едой. Даже на табуретке ждала своего часа бутылка вина. Вальполичелла.

Я включил свет и пару минут инспектировал выставленный провиант. Консервы и хлопья, ничего скоропортящегося. Только хлеб зацвёл в дырявом полиэтиленовом мешочке.

Сыр, молоко и кефир стояли в холодильнике, столь же нетронутые. Я проверил срок годности молока. Он вышел за восемь дней до моего приезда.

– Ууу, Лобач, – пробормотал я с чем-то вроде нежности. – Какой же ты всё-таки Лобач.

Всё было логично: Сашка приехал, накупил еды, а потом чем-то увлёкся. Купленные продукты выпали из его оперативной памяти. Ел он, вероятно, в кафешках. Какие-нибудь йогурты пил на ходу. Когда приходил домой, проносился мимо – к объекту увлечения, скорее-скорее-скорее.

Я прошёл пять шагов до конца коридорчика. Открыл дверь в Сашкину комнату.

Она была не маленькая, примерно четыре на пять. Два больших окна смотрели на веранду. Их разделяла дверь – такая же двустворчатая и распахнутая, что и на первом этаже. Воздух был прохладный и яблочный, совсем как во дворе.

Слева от порога комнаты стоял икеешный торшер. Я дёрнул нитку. Энергосберегающая лампочка долго набирала обороты, но масштабы Сашкиной увлечённости поражали уже в полумраке.

Кровать, полуторная и низкая, была задвинута в угол и застелена мятым покрывалом. В другом углу стоял узкий шкаф цвета давешних салатовых наличников. На приоткрытой створке шкафа висели брюки и пара рубашек. Перед правым окном простирался овальный лакированный стол, тоже явно откуда-то передвинутый. На краю стола мигал синим огоньком дремлющий ноутбук.

Стол и кровать Сашка передвинул для того, чтобы расчистить пол. А пол он расчистил для того, чтобы завалить его книгами и распечатками.

Книги лежали на половицах стопками, по три-четыре штуки. Расстояние между соседними стопками составляло около полуметра. Уже утром я понял, что стопки выстроены вдоль прямых линий. Они были узлами невидимой сетки с ячейками-ромбами. В лучших Сашкиных традициях.

Распечатки, схваченные степлером, валялись безо всякой системы.

Я снял с плеча портфель. Поставил его к ножке торшера. В центре комнаты, в одном из ромбов, лежал половик, сложенный вчетверо. Я подошёл к нему. Это, видимо, было место для чтения. Сашка всю жизнь читает на полу. Скрутит ноги по-турецки, упрёт книжку в сгиб руки – и вперёд.

Усаживаться по-турецки я не стал. Опустился на колени. Прочитал названия верхних книг в окружающих стопках.

Впереди: Personal Identity.

Справа: Problems in Personal Identity.

Слева: The Human Animal: Personal Identity without Psychology.

Сзади: Philosophy, Psychiatry and Psychopathy: An Exploration of Personal Identity in Mental Disorder.

На корешках белели библиотечные нашлёпки.

Я перебрал все четыре стопки. Все книги были из университетской библиотеки. Почти каждая содержала в названии personal identity. Только одна, немецкая, задавалась главным вопросом про мозг: Kann das Gehirn das Gehirn verstehen? Gespräche über Hirnforschung und die Grenzen unserer Erkenntnis. Сашка в Мюнстере учился после СПбГУ. По-немецки он читает свободно.

Не вставая с колен, я пополз по комнате – от стопки к стопке. Ползал минут двадцать. Ворошил распечатки, читал обложки, просматривал содержания, пробегал глазами куски случайных страниц. Науки не менялись: философия сознания, психиатрия, психопатология, нейрофизиология. Большинство книг так или иначе касались природы личности, её тождества или распада. Процентов девяносто по-английски, кое-что по-немецки. На русском имелась «Клиническая психология», невзрачный учебник для вузов, и бурая от времени брошюрка под названием «Феномен „пунктирного“ самосознания. Результаты клинических наблюдений в психиатрической больнице г. Кутаиси». А. Бенидзе, Т. Чибалашвили, издательство Тбилисского университета, 1979 г.

Работа А. Бенидзе и Т. Чибалашвили, впрочем, нашлась не в стопках и даже не на полу. Сашка оставил её на стуле возле овального стола. Я встал с колен и сел на стул боком к столу, держа раскрытую брошюру в руке. Страницы дешёвого академического издания потемнели настолько, что блёклые буквы, напечатанные паршивой краской, местами едва читались.