Виктория Смирнова - Ген Любви

– Ты же знаешь, как я люблю рисовать! Почему не архитектурный, не художественный? Почему я должна бросить своих друзей и черт-те куда уехать? Как можно разлучить меня с Машкой, Олей и Гариком! Почему именно медицинский? И почему в Америке? Допустим, – я встала и заходила по комнате, размахивая руками, – мне нравится медицина, но разве здесь я не смогу учиться?

– Софья Михайловна, вы абсолютно правы! – повысив голос, перебила меня мама. Она не только не ответила на мой вопрос, но и очень меня удивила.

Мама с бабушкой чаще всего не сходились во мнениях, слишком разными они были, но впервые они встали на одну сторону. Мир перевернулся! Немного поразмыслив, я поняла, почему впервые их мысли совпали. Моя мама с математической точностью просчитывала каждый свой ход. Как в шахматах. И сейчас бабушкин ход ей нравился. Новые друзья, престижный университет, и, как я знаю, в Кремниевой долине всегда была нехватка «особей женского пола», а значит, в перспективе я найду себе мужа, возможно, программиста, но обязательно молодого и богатого. Я вопросительно посмотрела на отца, еще надеясь на его поддержку. Обычно он старался быть на моей стороне, так как видел редко и всегда чувствовал вину за то, что выбрал науку, а не дочь. Но папа сидел и смотрел куда-то мимо, погруженный в только ему известные размышления.

– Полина, сядь, пожалуйста, не мельтеши перед глазами и послушай меня, – провозгласила бабушка и продолжила, когда я села перед нею: – Меня скоро не станет. Думаю, очень скоро. Я это знаю. Полина, ты не можешь оставаться в этой стране совсем одна. Родители вернутся к работе. Твое место не тут, ты можешь рисовать всю жизнь и где захочешь. А вот стать врачом – это совсем другое, это прекрасная и нужная людям специальность. А еще тебе нужно учиться именно в том университете, потому что я дала слово.

– И кому ты это пообещала? – Я снова перебила ее, заметив, что папа хмурится. И почему-то не на словах о смерти, а как только бабушка сказала об обещании.

– Пойми и доверься мне. – Бабушка устало вздохнула, видимо, этот разговор стал ее утомлять. – Учеба – твой конек, тебе всегда все дается очень легко. Вспомни, как ты спасала животных, ставила диагнозы своим подругам. Из тебя получится хороший врач. Будущее – очень иллюзорное состояние. И оно все же никогда не бывает таким, как ты его себе представляешь в юности.

Вот она, реальность, подумала я. То есть она представляет мое будущее, а я, значит, нет.

– Ладно. Я пока помолчу. Но я не сдамся, и мы снова поговорим об этом, но после выпускного. А пока я замолкаю… Принципиально! И чтобы ни слова на эту тему!

Но разговора так и не случилось, потому что сразу после выпускного бабушки не стало. Она легла спать вечером, а утром не проснулась, тихо уйдя во сне. Если говорят, что кто-то понес утрату, то теперь я знаю всю горечь этого слова. Я потеряла многое – с ее уходом развеялась теплая аура, которая всегда меня окутывала и охраняла, квартира стала пустой и молчаливой. Боль пустоты черной кляксой разливалась в моей душе, и только время могло смыть ее.

Сны, о которых так волновалась бабушка, повторялись. Но после ее смерти становились все менее отчетливыми, короткими, слабыми. Только отдельные фрагменты напоминали о том, что снится мне все еще один и тот же сон. После похорон я почувствовала в себе что-то новое. Это нельзя было назвать приливом сил, но появилась уверенность в том, что бабушка была права и одной мне тут не место. Пока она была жива, все казалось правильным, сейчас все вокруг стало мрачным, мне было неуютно и тоскливо. Вот тогда я и решила, что можно уехать, поменять обстановку, попробовать поступить в медицинский. Сделать хоть что-то. А если не получится, то вернусь обратно и выберу что-нибудь другое. Мне было жалко только одного – из-за суеты перед моим выпускным и небольшого разногласия с бабушкой я не успела задать два вопроса, которые продолжали мучить меня: почему я должна учиться в Стэнфорде и кому она пообещала это?

В ночь после похорон я увидела ЕГО – сон, который навсегда остался в моей памяти. Резко проснувшись от сильного озноба, я почувствовала себя абсолютно больной и, поднявшись на слабых ногах, подошла к открытому окну. Я вдыхала теплый воздух, а перед глазами все еще стояла кисть с браслетом на запястье. Когда стало получше, я снова легла в кровать, но уснуть так и не смогла. Стоило закрыть глаза, перед глазами снова появлялась рука. Как же мне хотелось увидеть того, чья рука так навязчиво влезла в мои сны. Это стало наваждением, моей мечтой, а мечты порой остаются только в наших снах. Я сама не заметила, как начала рисовать кисть и браслет именно такими, какими увидела во сне. Сначала просто тупо смотрела на белый лист бумаги и вертела карандаш в руке. А через несколько минут вижу рисунок. Сначала я испугалась, решив, что схожу с ума. Нельзя влюбиться в руку из сна. Я смотрела на ее странные контуры, тени, разглядывая каждую черточку и штрих наброска. Потом застонала и, полностью отключившись от мира, вновь принялась за рисунок, чтобы не забыть этот волшебный сон. Пять раз я отрывала альбомные листы и рвала их на мелкие кусочки. И все-таки рисунок у меня получился. Единственный из десятка неудачных. Получился настолько хорошо, будто это снимок перенесся из сна в реальность. Рисунок был похож до дрожи в руках. Сердце пело восторгом. Зачем я нарисовала свой сон? Возможно, потому, что это мечта, которую хотелось запечатлеть на бумаге.