Илья Ким - Четвёртое измерение

– Я уже однажды любил без взаимности. Теперь пришла моя очередь быть любимым.

Был уже поздний вечер. Я провожал её до дома. Мы шли по тихому и пустому двору. Мало в каких окнах горел свет.

Мэри громко засмеялась и в её смехе я слышал огорчение:

– Тогда заведи собаку, – сказала она сквозь смех.

Иначе, как она рассуждала, стану я знаменитым писателем, буду получать гонорары, но кому я буду нужен? И вот тогда-то, преисполненный одиночеством, я заведу кота.

А ещё она сказала, чтобы придя домой, я прислушался к этой звенящей тишине и воспринял её не как признак свободы, а как симптом заточения.

Какой интерес я представлял для неё, мне трудно сказать. Тем не менее, я был рад увидеться с ней. Нечасто я встречаю таких людей. Таких, рядом с которыми можно просто… быть собой.

Мэри, надеюсь, я смогу узнать тебя лучше.

Позже, проводив её домой, в голове возникла запоздалая мысль. Всю дорогу до своей квартиры я держал её и не отпускал.

Я шёл домой под музыку в наушниках. В моём телефоне много треков из жанра эмбиент. И вот я поднимаюсь на свой этаж, открываю чёрную стальную дверь, предательски скрипящую в тишине. Захожу в переднюю и…

На самом деле ничего не происходит. Я раздеваюсь, включаю электрический чайник. Он вскоре разбавляет эту тишину своим шипением. И пока закипает вода, я включил компьютер, зашёл во «Вконтакте» и написал ей ту самую мысль.

«Пойми меня правильно сейчас. Сама наша встреча сегодня – это для меня небольшой выход из зоны комфорта».

«Я рада, что хоть что-то способно вывести тебя из неё», – ответила она.

Я слегка улыбнулся и хмыкнул, глядя в монитор.

Чайник выключился с отчетливым щелчком, раздавшимся по всей квартире. Я пошёл к нему и заварил себе большую пол-литровую кружку кофе с молоком. Добавил в неё столько сахара, сколько пожелал.

Не суждено мне было выпить этот кофе.

Казалось бы, человек, живущий в своей квартире достаточно долго, и всё это время не делавший перестановку мебели, должен знать каждый уголок. Но каким-то невероятным образом мне удаётся задеть ножку (точнее даже ногу) массивного раскладного стола, который стоял тут, между дверью и диваном, с самого моего заселения.

Я ощутил, как выпучились от испуга мои глаза. Испугался я за белый ворсистый ковёр. Обычно я всегда осторожничаю, проходя по нему с тарелками еды или кружками. Всегда ловил себя на мысли, что однажды я таки пролью что-нибудь на него.

Вот и настал этот момент.

Жар пронёсся по груди от прилива адреналина.

Всё вокруг замерло…

То есть на самом деле. Всё замерло. Всё остановилось. Само время остановилось.

Наступила та самая незвенящая тишина.

2.

Итак, с вашего позволения, я продолжу то, на чём остановился.

Первые несколько дней после трагедии оказались для меня сущим адом. Меня увезли в больницу. Я просыпался и начинал истерически рыдать, осознавая, что произошло. Врачи старались не говорить со мной об этом, но я слышал их голоса за дверью палаты и всё становилось на свои места. Во мне не находилось достаточно сил, чтобы оставаться в сознании надолго. А может, мне давали сильное успокоительное. Ведь иначе я мог сойти с ума.

Когда моё состояние стабилизировалось, ко мне пришли строго выглядящие люди. Это были представители органов опеки. Я их и видеть не хотел, сами подумайте. Вполне известно, чего они ждали от меня. Я же от них – вообще ничего. Я переживал настоящий кошмар, от каких обычно хочется скорее проснуться. Правда заключалась в том, что этот кошмар происходил в реальности, а из неё уже некуда просыпаться.

Минуя всю эту бюрократию, скажу по-простому: моим опекуном стала старшая сестра мамы. Нет сомнений, она хороший человек. Со своими заморочками, куда без них. Мы жили дружно, как настоящая семья. Её сын, мой двоюродный брат, жил со своей семьёй где-то в Сибири. А муж ушёл на покой давным давно.

Пролетали годы, я ко всему привык и даже научился видеть что-то хорошее в этом мире. Даже тогда, когда вокруг бегали сверстники, не обделенные родительским воспитанием и любовью. Нет-нет, не подумайте, моя тётушка, к слову, Алиса Алексеевна, любила меня, и давала мне всё, что только могла. И я её любил. Но это… не совсем то. Другое.

Я умею ценить то, что люди делают для меня. Но похоже, внешне я это проявляю весьма слабо. Так уж получилось, что я скуп на эмоции. Если конкретнее, то чувство жалости и сострадания – точно не моя стезя. Очевидно, я могу похлопать по плечу и сказать что-то вроде «ну, ну, всё хорошо». Правда, выглядеть это будет совсем не искренне. Вместо подобных вещей у меня лучше получается найти решение той или иной проблемы (или хотя бы попытаться найти). И я всегда стараюсь смотреть на вещи с объективной точки зрения, непредвзято. Прагматик? Не знаю.