Андрей Пейота - Бабушки – не то, чем они кажутся

«Порфирий Иванович» – тридцать штук. «Зинаида Семеновна Рейх» – пятнадцать штук. Степан Губерман, юрист – три штуки. Степан, как мы можем предположить, исходя из познаний в арифметике за первый класс, был ей нужен менее всех, да и наружности был неприятной. Но, юридическое образование, полученное еще при Брежневе, делало его, в глазах старушки, специалистом высочайшей категории. Ему уже немного осталось, скоро уже… но никуда не денется, напишет еще ей завещание. Есть у бабушки пара способов убедить.

Только бы все успеть, только бы внучке передать, думалось ей. Но что ж она не приедет никак? То сессия, то отпуска какие-то выдумала, будто есть от чего отдыхать. За всю жизнь палец о палец не ударила, а уже на юга собралась. Кому я наследие передам? Ничего… приедет…

Затем, после ежедневного подсчета, она начала наваливать склизкую манную кашу, что наваривала специально на говяжьих костях для своих муси-пусек, попутно поглядывая на настенные часы «Чайка». Рядом с часами неизменно висела карта ленинградского метрополитена с обведенными на ней станциями, на которых она ранее осуществляла самые выигрышные пересадки. Та-ак, значит, в семь утра тридцать первый троллейбус привозит меня на Лесную, надо доехать до «Техноложки», там перепрыгну на Московско-Петроградскую ветку, и на север. Таким образом захватываем тех, что с восьми, проговорила она вслух. Потом с проспекта поеду на юг, переход на Гостиный двор, и до Площади Восстания, и снова на юг – это те, кто с девяти…

Она водила пальцами по схеме, будто дирижер ведет свой оркестр к финальной, самой черной, ноте. Будто полоумный диктатор, гоняющий своих адептов по распростертой перед ним площади, мысленно давя каждого пальцем. Это утреннее планирование не было для нее рутиной, это была ее ода жизни. Единственное, что заставляло ее вздрогнуть, это внушительная вмятина на стене у схемы, пробитая молотком. Чем дольше она здесь живет, тем глубже эта вмятина становится.

Утро было влажным, и слегка душным. Глафира Семеновна решила надеть поверх серого скатавшегося платья, что помнит еще те прекрасные танцы в колпинском клубе в 65-ом, теплую шерстяную кофточку. Запах этой самой кофточки был ее фирменным знаком, ее своеобразной визитной карточкой, и одновременно – самым коварным оружием. Старческий пот, отдающий могилой – это тот парфюм, которым будут пользоваться все. Тут уж ничего не попишешь. Хорошо хоть сами чувствовать его не будут. Но это не отменяет того факта, что ты будешь наводить подсознательный, неосознанный ужас на окружающих.

Это смерть. Смерть будет сидеть рядом с каждым повстречавшимся тебе.

– И вас это ждет. И вас. И вас – будет говорить твое амбре всем в радиусе метра.

Вот, что на высочайшей громкости транслировали обонятельные рупоры в 31-й троллейбус, идущий с Гражданки в сторону Петроградки, стоя в мертвейшей пробке в утреннем СПб, уже десять лет кряду.

А люди что? Что они скажут? Люди склонны проявлять агрессию в сторону объекта своего страха, но выглядят они при этом, как пинчеры у подъезда. Тяф-тяф! Тяф-тяф!.. Им стыдно показать страх, но и в грязь лицом окунаться нет никакого желания. Этот-то эффект Глафире Семеновне и нужен. Концентрированная ненависть, которой нет выхода – самая сочная, и самая жирная. Многие люди очень легко выходят из себя, дают возможности себя расшатать. Социальные рамки. Нормы приличия, необходимое уважение к старшим. Есть свод неписаных строгих правил и ограничений. И плевать, была ли ты потаскухой или монашкой, честной и доброй, или алчной и двуличной. После шестидесяти все спишется, все забудется, и ты автоматически становишься лицом неприкосновенным. Для всех, конечно, кроме таких же, как ты. Глафира знала и это, и была начеку. Она накинула на голову платок, и по-самурайски, выключив внутренний диалог, двинулась на поле боя.

На выходе из парадного ей встретилась дочка школьной подруги, Танька.

– И в детстве была, как глиста, и сейчас. Лосины она натянула, видите ли! С шавкой своей шляется плешивой, жопами обе виляют. Мужика себе ищет богатого, курва такая! – проговорила старушка, где-то в голове.

– Здравствуйте, Глафира Семеновна. Ну, как вы поживаете? Как здоровье?

– Да, здравствуй, моя хорошая. Нормально здоровье, не жалуюсь. Ты-то как? Как детки твои?

– Ой, знаете, спасу от них нет. Сережка хулиганит в школе, меня даже к директору вызывали, представляете? Позор какой. Хотя, какой позор? Мальчишки, есть мальчишки, правильно? И вот, прихожу я к этой директрисе, а она, значит такая… бла-бла… бла-бла-бла… бла-бла-бла-бла…