Анатолий Ехалов - Мальчик с котомкой. Избранное

На берегу речки паслось поселковое стадо. Здесь были овцы с ягнятами, козы с козлятами, тут паслись и телята. Коровы паслись отдельно. У них был свой взрослый пастух. А мелко-рогатую скотину обычно пасли ребятишки.

Нынешним летом на весь сезон была подряжена Любашка Лесникова, девчонка из большой многодетной семьи, которая осталась без кормильца – отец погиб на фронте.

Старшие братья Любашки уже подросли, примеряли на себя мужскую работу в лесу, но нужда все-таки заставила отдать девчонку в пастушки.

Почему-то Лешка давно выделил эту девчонку среди всех остальных. Они жили по—соседству. Зачастую Любашка, заигравшись, ужинала у них, а заигравшись, вместе с детьми спала на широкой печи…

Но было в ней что-то такое, чего Лешка не мог объяснить. Она была года на три старше Лешки. И когда они баловались на печи, она вдруг затихала, замирала, и Васька ощущал на себе ее внимательный, испытующий взгляд, от которого непонятно почему у Лешки начинало обносить голову.

Ему уже не хотелось больше шалить, бороться, смеяться… Вслед за ней и Лешка замирал, прислушиваясь к себе. Любашка смотрела на него, и он смотрел на нее и не мог отвести взгляда, хотя ему хотелось в это время сбежать, спрятаться куда-нибудь, чтобы никто не заметил его смущения и замешательства, чтобы одному пережить непонятное томление в груди.

Кое-что Лешка уже понимал в этой жизни. Он знал, что между мужчинами и женщинами существует любовь. Что все обитающее на земле, живет парами, и от этой совместной жизни заводится потомство.

Лешка знал, как это происходит. Но все это было как-то примитивно и тупо, некрасиво, что он не мог перенести это действо на себя…

Он представлял, что любовь между людьми должна свершаться где-то в поднебесье, в цветущих кущах одним лишь сплетением рук, движением губ и блеском глаз…

…Любашка лежала на берегу, закрыв платком от солнца лицо. У Лешки перехватило дыхание. Платье у нее было задрано, почти целиком обнажая крепкие загорелые ноги.

Лешка остолбенел и стоял недвижимо над девчонкой, которую знал уже несколько лет, с которой ели из одного блюда, с которой делили одеяло на печи… А тут, на его глазах девчонка превращалась в девушку, как будто это был цветок, раскрывавший свои лепестки под солнцем.

Любашка почувствовала присутствие человека, поправила платье и стащила платок с лица.

– Ты, Леша, не на конюшню? Возьми на меня Звездку или Челку. Вместе в омуте искупаем их.

Звездка и Челка, хорошо знакомые и любимые детьми лошади, на которых возили из лесу бревна на складку, которых они кормили кусочками хлеба и купали в реке, сегодня уже не были прежними Звездкой и Челкой. Сегодня их крыли…

– Звездка! Челка! – Кричали дети, протягивая кусочки хлеба. – На-на-на!.

Но лошади не отзывались, даже ушами не прядали, они, словно погрузились в какие-то неведомые людям раздумья, далекие от мирской суете, и только иногда под кожей у них пробегали нервные импульсы. Они покорно дали завести себя в деревянные станки для случки и терпеливо стояли в ожидании судьбы, изредка поглядывая на тесовые ворота конюшни…

Там, где в темной утробе конюшни, в отдельном кабинете стоял

племенной жеребец Маяк, слышались глухие удары и нетерпеливый стук копыт, ржание, схожее с раскатами грозы.

Звездка и Челка отвечали на этот любовный призыв кротко и скромно…

Конюшней заведовала Лешкина мать, и все, что происходило с лошадьми, чтобы они были не только вовремя накормлены и напоены, но и покрыты вовремя жеребцом, чтобы приносить здоровое потомство, все было ее заботой..

…Было уже около полудня. У изгороди стояли несколько человек, пришедших поглазеть, как будут крыть лошадей. Тут были и мужики, и бабы, и ребятишки, словно воробьи, облепившие изгородь.

Похоже, и люди вместе с лошадьми испытывали какое-то внутреннее напряжение и нервную дрожь.

Тут внутри конюшни раздались крики:

– Открывай, давай! Не удержим!

Ворота распахнулись, и на яркий солнечный свет, хрипя и сотрясая ржанием пространство, вылетел Маяк. Он весь был, как один сплошной мускул, Шея, ноги, круп… каждым движением показывали его неукротимую мощь и силу. Шерсть его лоснилась на солнце, грива и хвост струились тягучей волной.

Жеребца держали на веревках два мужика. При каждом движении коня железная узда врезалась в бархат губ и удерживала его на месте.

Казалось, с выходом Маяка мир незримо изменился. Его обволокло невидимым тягучим мороком, под который попали все: и смиренные лошади, и пришедшие поглядеть на случку мужики и бабы, и дети, облепившие изгородь…