Надежда Коваль: Концерт. Музыкальные истории

– В Лондоне оперу слушают так, будто находятся на церковной мессе. Это тебе не Венеция с Флоренцией, где во время представления зрители ходят взад и вперед, едят апельсины, чихают, нюхая табак, открывают бутылки и играют в карты. Я уже не говорю о том, как в ложах занимаются любовью. Помню, как во время одного из речитативов Нерона в «Агриппине» над красным бархатом перил вдруг взметнулась женская нога в спущенном чулке, и туфелька улетела в партер!

Таверна постепенно заполнялась шумной и пестрой толпой, которой было совсем невдомек, что рядом с ними, среди расставленных вдоль стен винных бочек, сидели три гиганта музыки. Оглушенные доносившимся со всех углов шумом, им приходилось кричать и перегибаться через стол, чтобы расслышать друг друга. При этом пышные парики на их головах съезжали набок, обнажая раскрасневшиеся от огня камина уши. В конце концов, утомившись от стука посуды, двиганья стульев и мелькания длинных юбок с кружевами, три музыканта подумали, а не пора ли сбежать отсюда в какое-нибудь тихое место, где можно было бы спокойно поговорить о музыке?

Покинув тесную таверну, они зашагали по мраморным плитам площади, казавшимся голубыми под светом городских фонарей. Темно-серые тучи отражались в мягком колыхании волн, которые то разбегались, то сталкивались, легко ударяя о прибрежный гранит. Словно нарисованные акварелью, на противоположном берегу канала расплывались очертания дворцов и готических соборов, а широкие лестницы пристани зеленели тонким слоем ряски. Они остановились у парапета набережной и на некоторое время замерли, засмотревшись на медленно двигающуюся воду.

– Просто восхитительно, что вам обоим удалось написать «Музыку на воде»! – нарушил молчанье Бах.

– И заметь, Иоганн, это произошло безо всякого согласования между нами, – проговорил довольным тоном Телеман. – Собственно говоря, произошло то же самое, что случилось с твоими и моими «Страстями»!

– Правда, у меня их только четыре, а у тебя – десятки! – пошутил Бах.

– Он из нас самый плодотворный, – засмеялся Гендель.

– Я не считаю это недостатком, – почувствовал себя уязвленным Телеман. – По крайней мере, в моих произведениях нет того скучнейшего контрапункта, о котором Иоганн не забывает даже в простейшей пьесе для начинающих клавесинистов.

Так они стояли и разговаривали, даже не предполагая о том, какая судьба будет уготовлена их музыке. Дождь мочил их парики, а желтые огни фонарей тщетно пытались пролить свет на плесень под арками мостов. И только всесильное, могущественное время отведет по заслугам каждому из участников этой выдуманной истории: Иоганн Себастьян Бах займет пьедестал непревзойденного мастера полифонии и контрапункта, Георга Фридриха Генделя признают величайшим оперным композитором эпохи барокко, а Георга Филиппа Телемана – неутомимым экспериментатором и основателем галантного стиля.

В 2010 году о Перголези писали и упоминали чаще обычного, но выходило все как-то не от души, а больше по обязанности не пропустить круглую дату – 300-летие со дня рождения. Но даже будучи внушительной, эта дата могла остаться незамеченной, если бы не усилия и энтузиазм Клаудио Аббадо. Всемирно известный дирижер подготовил и выпустил в свет записи вокально-хоровой музыки Джованни Баттисты Перголези. Эта исключительно важная, нужная и вдохновенная работа Аббадо вместе с Orchestra Mozart и Swiss Radio Chorus стала одним из самых существенных вкладов в популяризацию творчества композитора. 77-летний маэстро, который на протяжении своей карьеры занимался в основном классическим и романтическим репертуаром, не просто пожелал сыграть музыку XVIII века, но посчитал необходимым отдать дань музыкальному гению, который до сегодняшнего дня не получил достойного признания.

О Перголези никогда не говорили, как о гении. Это «звание» раздали по заслугам другим музыкантам эпохи барокко. Да разве можно назвать гением композитора, почти мальчишку, прожившего всего 26 лет? Однако если за основной критерий гениальности принять оригинальность мышления, сверхчувствительность и способность опережать свое время, то да. И потом, если бы он не был таковым, стал бы грандиозный Бах интересоваться его «Stabat Mater», чтобы взять из нее фрагменты для псалма «Tilge, Höchster, meine Sünden»? И разве стал бы другой гений – Моцарт – включать музыкальные обороты и мелодические построения Перголези в свои сочинения?