Мама умоляюще смотрела на меня и ничего не говорила. Мне стало её жалко.
– Ну, хорошо, – говорю, – только я первая зайду. Одна.
Сделала непроницаемое лицо и вошла в палату. Она была просторная, папина кровать стояла довольно далеко, но я сразу же, от двери, поняла: будем жить! Тревожное выражение папиного лица, когда он увидел меня, сменилось на радостное. Он тоже понял: будем жить!
…Мы с мамой вышли из больницы.
– Ну, слава Богу! – сказала она, – значит, выздоровеет.
– Да, и скоро. И жить будет ещё очень долго.
Папы не стало через двадцать лет, когда ему было уже за девяносто. Он пережил маму на четыре с половиной года, хотя был старше неё более чем на шесть лет.
Вторая благополучно закончившаяся история случилась в очень тяжёлый для нашей страны перестроечный период – в начале 90-х. И она – единственная в своём роде. Дело в том, что я никогда не видела эту женщину – ни до, ни после. Мы работали с её мужем в одной редакции. Он был фотокорреспондентом, очень любил своё дело и …свою жену. Часто в общем застолье и просто при случае нахваливал её с мечтательным выражением лица. Будто они были в долгой разлуке и вот, наконец, предстоит долгожданная встреча. Как-то раз, наблюдая такую «картинку», я обмолвилась:
– Миш, фотографию что ли принеси – мы хотя бы будем представлять о ком речь.
И он принёс, и первой мне показал. С первого же взгляда на неё мне стало плохо.
– Ну, ты чего молчишь, – встряхнул меня его голос, – не нравится?
Я что-то стала ему лепетать о том, какая у него в самом деле симпатичная жена, какие у неё милые черты лица… Но вдруг встала и неожиданно даже для себя самой пошла по лестнице наверх – к себе (фотостудия была на первом этаже).
Кабинет у нас был на двоих с Люцией.
– Что с тобой? – встревожилась она, увидев меня.
– У Мишки жена смертельно больна, – выпалила я, едва закрыв за собой дверь.
– Это он тебе сейчас сказал?
– Нет, он фотографию её показал.
– …Ты ему об этом сказала?
Я отрицательно покачала головой. Через некоторое время выдавила из себя: «Не могу! А вдруг я ошибаюсь?..»
Прошло немногим меньше месяца. Однажды к нам с Люцией вошёл редактор и предупредил: придётся пока обходиться без фотографа. У Мишки ночью жену увезли на «скорой», сделали срочную операцию. Неизвестно, выживет или нет. Нужны дорогие лекарства, которые в аптеках просто так не купишь. Да и за ней ухаживать надо. Вот он и взял неоплачиваемый отпуск… Когда редактор это говорил, мы с Люцией смотрели на него и друг на друга ошарашенные: в рабочей текучке подзабыли о злосчастной фотографии, потом и вовсе успокоились, а оно – чего боялись – всё-таки случилось!
Даст Бог – обойдётся! Это были наши первые слова после ухода редактора. Потом Люция отправилась на задание, а я начала «рисовать» макет следующего номера. Нашего фотокора мы не видели недели две, хотя через редактора были в курсе его дел. Он крутился на свадьбах и юбилеях, отрабатывая деньги, которые занял на лечение жены. Наконец, и сам объявился, сказал, что всё в порядке, опасность миновала, теперь только остаётся следовать рекомендациям врачей. Несколькими днями позже мы встретились с ним в его студии.
– Знаешь, при всех не стал говорить. Хотел вот так – тет-а-тет… Я тебе очень благодарен.
У меня от удивления брови поползли вверх:
– За что?!
– За то, что ты хоть кому-то сказала… ну, что увидела на фото…
– Тебе Люция проговорилась?
– Нет… Ну, она, конечно, кое-кому сказала, а мне… неважно кто!.. Главное, что до меня дошло. Если бы я этого не знал – понадеялся бы на наше бесплатное здравоохранение, не полез бы в такие долги. А тут как случилось – впечатался в меня твой «диагноз». Я наизнанку вывернулся, чтобы найти то, чего в больницах… даже не знаю, бывает ли вообще. Да и в аптеках практически невозможно по номиналу купить. Через третьи руки доставал за сумасшедшие деньги, которые, сама знаешь, где и как зарабатывал. И пока остаюсь в этом «графике» – не со всеми расплатился. Но …зато теперь точно знаю: будем жить!
И я снова увидела на его лице то мечтательное выражение. Им и в самом деле предстояла долгожданная встреча – дома: на следующий день её выписывали из больницы.
У меня в детстве часто болело горло. К восемнадцати годам миндалины совсем утратили свою защитную функцию.
Хуже того, они стали рыхлыми, как сказала мне лор-врач во время очередного к ней визита. А стало быть, уязвимыми для всяких там микробов, бактерий, вирусов. В общем, стали не только бесполезными, как аппендикс, но и вредными. Аппендикс-то животом защищён, да и воспаляется он не у всех и не так часто. А тут хоть рот не раскрывай – что-нибудь да прицепится: не ангина, так ОРЗ. Словом, приговор в единственном варианте: удалять!
Читать дальше