Миша Котин - П – 44

К примеру, выпиваешь сто граммов – и на душе становится радужно, и ты синей птицей улетаешь за горизонт, выпиваешь четыреста – и поток мыслей устремляется в глубокие думы, а ты, как упоротая лошадь, уткнул морду вниз и тянешь свою телегу неизвестно куда. До восьмисот дошел – и грустная лошадь превращается в свиноподобное с низменным мировосприятием. А кто покрепче – тот может и за литр уйти и поползти, подобно гусенице, в земляные хоромы. Вот тебе и реинкарнация, и пространственно-временной континуум.

У меня за вечер два-три переселения всегда происходит. Есть, к примеру, один товарищ, который после пятисот говорит:

– Я, друзья, эстет и дальше употреблять в данной обстановке никак не могу.

Встает из-за стола, находит в квартире хозяйственный инструмент, будь то веник или швабра какая, и приступает к генеральной уборке помещений.

Ему говорят:

– Ты успокойся, вернись к столу, сядь, отдохни, выпей с нами.

А он:

– Наперекор принципам не пойду, нет порядка – нет душевного спокойствия, пить в такой ситуации не могу.

Другой, как через ватерлинию перейдет, встает на путь истинного мазохизма. Отзывает меня в сторону:

– Вдарь мне, товарищ, в челюсть покрепче, ибо цель моя – самопознание, и путь мой через тело мое.

После недолгих уговоров выдаю страждущему легкую пощечину. Отшатнувшись, он поднимает на меня грустные глаза.

– Это так ты меня уважаешь? Это так ты ко мне относишься? А я думал – у нас дружба…

– Конечно, дружба, – в недоумении говорю я.

– Тогда и сделай это равносильно нашим взаимоотношениям, – говорит он, принимая стойку супергероя «Марвел», широко расставив ноги и подняв от локтей крепко сжатые кулаки. Правый боковой приходится по физиономии товарища, который на секунду оседает, а затем резко подскакивает.

– Спасибо, дружище, – держась за перекошенную челюсть, говорит он, – вот теперь пойдем на брудершафт по одной.

И превращаются гордые в смиренных и скромные в развратных, и мизантропы призывают к гуманизму, и атеисты осеняют себя крестным знамением! Вот такие чудеса в густом тумане табачного дыма мы наблюдали долгими кухонными вечерами на заре подъема с колен матушки России.

Визг колесной пары вернул поток мыслей в суровую подмосковную действительность. Интеллигентный мужской голос объявил о завершении легендарного маршрута строго по расписанию, и, отблагодарив артиста десятирублевкой, я двинулся навстречу утренней заре.

Меня уже ждали, как ждут любого вырванного из красного трафика столицы в мир, полный сюрреализма и иррациональности, в островок парадокса, сошедший с картин великого Сальвадора, и мой рюкзак был неизбежно полон всем необходимым для выживания в агрессивной к человеку среде.

Встретили меня, как полагается, у местной сторожки, где чаще всего начинались, а порой и заканчивались коллективные выходы в ночное. Передав рюкзак товариществу, я отправился на отсыпную.

Системный распорядок, выработанный поколениями отдыхающих на лоне природы, выглядел так. Телеса пробуждались чаще всего далеко за полдень, ибо извержения вулкана души человеческой сопровождались потерей сил физических и моральных, так что измученный возлияниями организм восстанавливался уже ближе к очередному фрик-шоу на Первом канале. И только пластиковая бутыль литровой «Оболони» целиком и полностью возвращала в мир бренный и подготавливала к вечернему пороку. Ближе к полуночи к назначенному месту сползались страждущие в предвкушении великого грехопадения под небом, полным сапфиров, и начиналась Вальпургиева ночь. Ход времени останавливался, и все казалось незначительным. И были смех и слезы, порыв и стопор, взлеты и падения. И центр вселенной лежал здесь, у нас под ногами, возле дежурной сторожки на окраине легендарного дачного кооператива О. А возвращались мы под пение петуха, когда первые лучи солнца освещали щебенистую дорожку, ведущую в крепкие объятия подмосковного Морфея.

Вечером заскрипела потертая калитка, возвещая о приходе Алика, который к моему долгожданному приезду припрятал многообещающую бутылку абсента. В ходе жаркой дискуссии мы обсуждали перипетии заключения под стражу опального олигарха, антропометрию Алевтины с татарской улицы и очередной фортель Гидрометцентра. Напиток сей заморский мы всегда начинали с предложенной на этикетке церемонии (поджигание рафинированного кубика над зеленой субстанцией). Однако суровый северный характер в сочетании с невыносимостью потерь драгоценного времени отправлял белую смерть в старый кухонный сервант. И беседа продолжалась в привычном русле, по принципу «Наполнил граненый с горкой и незамедлительно выпил».