Даниил Гуревич - Ошибка каскадера

Девочка покраснела и, словно стыдясь бабушки, укоризненно на нее посмотрела.

– Я ему передам, что вы приходили.

– Спасибо, конечно, но лучше не надо… – дама опять прервалась и ласково посмотрела на внучку. – Аленочка, счастье мое, пойди подожди меня у лифта. Бабушка сейчас подойдет.

– До свидания, – попрощалась с Андреем девочка и послушно пошла к лифту.

– Молодой человек, – обратилась дама к Андрею. – Я не знаю, кем вы приходитесь этому… Кузнецову, но очень надеюсь – не сын.

– Нет, не сын, – покачал головой Андрей.

– Я почему-то так и подумала! – обрадовалась дама. – У вас порядочное лицо. Я вас прошу, не говорите ничего о нашем приходе этому… Я ведь могу говорить то, что я о нем думаю?

– Без проблем, – улыбнулся Андрей. – Я почему-то думаю, что наши мысли совпадают.

– Я всегда считала: хорошего человека за версту видно. Простите, а как вас зовут?

– Андрей Николаевич. Так все же почему я не могу сказать отцу, что к нему приходила его дочь?

– А что это даст? Бедная девочка всегда была уверена, что папа ее был большим ученым и погиб на работе. Но моя несчастная дочь решила перед смертью сказать несмышленому ребенку правду: отец ее никогда не погибал, и никакой он не ученый, а работал коммунистом, и ему совсем был не нужен еврейский ребенок, тем более что у него уже была своя красивая русская дочка. Я Аленке всегда говорила: не слушай свою маму – никакой он тебе не отец. Но куда там, мы же умнее всех. Один Бог знает, зачем я тогда из Харькова переехала в Ленинград. Моя гениальная дочь уже на второй день среди миллионов порядочных людей откопала себе этого прынца. Так вот этот Федька, когда узнал, что моя Фаиночка беременна, он ей сказал, чтобы она ехала рожать в Израиль, – у дамы глаза налились слезами. – Антисемит проклятый. Вы, я надеюсь, не антисемит, молодой человек?

– Нет, не волнуйтесь. У меня самый лучший друг со школьной скамьи – еврей, Авик Эпштейн.

– Сразу чувствуется, – обрадовалась дама и немного помолчав, добавила: – Приятно было с вами познакомиться, но нам уже пора. Мы сегодня улетаем. А вам всего хорошего, молодой человек. И послушайте мой совет: забирайте своего друга-еврея и уезжайте в Америку. Получите удовольствие.

Дама гордо зашагала к лифту, где ее терпеливо ждала внучка. Андрей смотрел на очаровательную девчушку и почему-то почувствовал, что еще обязательно ее увидит. Нескоро. Очень нескоро, но увидит. Тамаре о приходе ее единокровной сестры со своей бабушкой он говорить не стал.

Перед самыми родами Тамара опять начала нервничать, каким родится ребенок: светленьким в Андрюшу или, как Авик, брюнетом. К ее облегчению, у новорожденной волосы оказались каштановыми, хотя доктор сказал, что они потом могут потемнеть. Но, что будет потом, Тамару уже не волновало. Андрюша сначала слегка огорчился, узнав, что родилась девочка, а не мальчик: вспоминая своего отца – постоянно пьяного, бросившего семью, – он всегда представлял себе, каким станет отцом своему сыну. И хотя мысль эта была мгновенной, он долго не мог простить себя за нее. Когда он взял на руки шелковый розовый конвертик с завернутым в него маленьким чудом, его чудом, серьезно смотревшим на него своими широко открытыми голубыми глазками, причмокивающего своими крохотными губками, словно пытаясь что-то сказать ему, Андрей почувствовал, как по его телу разлилось тепло, а на глаза впервые в его взрослой жизни набежали слезы.

Выйдя из роддома, Андрей позвонил Авику. Тот долго расспрашивал Андрея о самочувствии Тамары и ребенка, а затем, стараясь скрыть волнение, как бы между прочим, спросил, на кого девочка похожа. «Понятия не имею, – расхохотался в ответ Андрей. – Надеюсь, будет на Томку. Ты лучше давай вали к ней – она будет рада тебя видеть».

– Чей ребенок? – нервно спросил Авик, переводя взгляд со сморщенного крохотного личика на Тамару, расплывшуюся в счастливой улыбке.

– А тебя это очень волнует? – съязвила Тамара.

– Волнует! – упрямо вскрикнул Авик.

– Не знаю… Может, Андрюшкин, а может быть, твой… Мне без разницы.

– А мне нет! – вдруг заорал Авик. – Тебе плевать, что я люблю тебя! Тебе вообще на всех плевать! – продолжал кричать Авик и, махнув рукой, выбежал из палаты.

Девочку назвали в честь Андрюшиной мамы – Наташей.

Наконец, к концу 1998 года, «Ивана Барбиери» запустили в прокат. Не обошлось, конечно, без неприятностей. После закрытого просмотра и долгих обсуждений министерство наконец выпустило фильм в прокат, дав ему вторую категорию. Это означало, что фильм пойдет в основном на экранах кинотеатров провинциальных городов, а если и доберется до столиц, то в маленькие залы и небольшими копиями. Неожиданно для него самого Андрей воспринял такое отношение к фильму настолько болезненно, что решил навсегда покончить с кино и заняться исключительно литературой – к этому времени он, кроме нескольких рассказов, опубликовал и небольшую повесть. Но тут, узнав о проблеме с фильмом, к делу подключился Жженов, который посмотрел его в маленьком кинотеатре на окраине Москвы. Фильм ему понравился, игра Андрея даже очень, и через несколько месяцев «Иван Барбиери» шел уже широким прокатом по всей России. Роль пьяницы соседа – его первая большая роль в кино – получилась у Андрея настолько яркой, настолько живой и запоминающейся, что после выхода фильма на экраны о молодом актере Земцове сразу заговорили. Его стали приглашать на эпизоды, и, если ему нравился сценарий и режиссер, он никогда не отказывался, каким бы маленьким эпизод ни был.