Полина Волкова - Растафарианская история

– И мы уже были в Москве. Жили у знакомых.

– Так что трава нам тогда очень помогла бы! – засмеялся мой друг.

– И первое, что мы попытались сделать в Нью-Йорке – найти травы, – сказала я.

– How long do you live in New York? – спросил Rabbi.

– Всего восемь месяцев, – ответила я.

И тут наш разговор зашел в сторону причины, по которой мы уехали из России и приехали сюда. Я, по крайней мере, не могла дать Рэбаю четкий ответ. В моем случае – это было просто стремление не оставаться на месте, уехать как можно дальше, мне было все равно, куда двигаться – на запад или на восток. Мне говорили, что невозможно убежать от своего прошлого. Это утверждение спорное, но в моем случае оно вообще ни причем. Я убегаю не от прошлого. Я скорее пытаюсь догнать свое будущее, чьи следы все время нахожу на своем пути. Я не пытаюсь убежать от себя, а пытаюсь догнать ту, которая оставляет эти следы. Кроме того, меня всегда привлекали большие города.

Мой друг не гонялся за самим собой. Он, совсем наоборот, многие годы, а возможно и тысячелетия, просидел на одном и том же месте, имея возможность делать все что угодно, имея полную свободу. Причины, из-за которых он отказался от жизни, были скорее философскими, чем практическими. Ему недоставало одного фрагмента, чтобы собрать свой пазл, на котором изображена вселенная, в которой ему предстояло жить. Он, как Кай в ледяном дворце, выкладывал из льдинок слово вечность, все лучше осознавая, что ни свободы, ни новых коньков ему не видать. Но однажды он все-таки понял свою ошибку, бросил все и уехал за тридевять земель, и я поехала вместе с ним, потому что была готова ехать куда угодно в любой момент и потому что в первый же день знакомства мы стали друзьями.

И так – у меня не было направления, зато мой друг точно знал, куда ему нужно ехать – в Нью-Йорк.

– Because of the music, – ответил он просто на вопрос Рэбая.

– Because I didn’t care where to go and New York was ok, – сказала я.

Рэбай смотрел на нас молча и как-то тревожно. Похоже, наша смешная история произвела на него впечатление.

– You know, guys, – сказал он после паузы, – Я очень ценю людей, которые способны на такое – все бросить и уехать.

– But I think everybody has to do it, – весело сказал мой друг, – рано или поздно!..

Мы говорили и говорили, перескакивая с одной темы на другую. Рэбаю очень нравилось наше внимание. Он рассказывал свои истории: про то, как он объездил весь мир, как он жил в Европе, как приобщал там к растафарианству одного поп-певца (так и не помню его имени)… О том как был в Берлине в тот момент, когда рушилась Стена, и даже привез с собой в Америку от нее кусок и хранит у себя в спальне… О том, как сделал визитки, на которых было написано: Ras Rabbi, Cultural Exchange и номер телефона, и разбрасывал их по Манхэттену; как он видел, как рушились торговые центры одиннадцатого сентября и как весь даунтаун начиная с 14-ой улицы был оцеплен и туда пускали только по документам, как он видел как по Wall Street ходили охуевшие люди, покрытые пеплом, и не понимали, что делать и куда идти, как все было засыпано пеплом, и как его жена сделала лучшую фотографию падающих близнецов, которая выиграла конкурс лучших фотографий 11-го сентября; о том, как он продавал траву в восьмидесятых, как у него было несколько магазинов в ист-виллидже, где вместе с банкой колы можно было купить травы, и что crift-dogs на St. Marks, где мы иногда покупали хот-доги – это как раз одно из тех мест, но сейчас об этом здесь уже никто не помнит; о том как ему пришлось бросить свой сверхдоходный ганжа-бизнес и уехать в Японию, потому что в Нью-Йорке началась война между теми, кто продавал наркотики, и Рэбай по-умному свалил из Америки, а те его друзья, которые остались, получили по пуле.

– And you know what? – продолжал он, – Вы плохо представляете, как вам повезло, что вы встретили меня. Раньше вся трава в Ист-Виллидже – была моя! И до сих пор, хоть я уже отошел от дел, потому что, я вам рассказывал, мне пришлось уехать отсюда… но до сих пор – I am the only rasta here. Watch me, watch my face, – его глаза блестели золотыми огоньками из глубины больших черных зрачков, – I am the only rastaman here! Did you see any dreadlock here, ah?

Вообще-то в Нью-Йорке (и особенно в Ист-Виллидже) мы видели дохуя растаманов, но, конечно, они были совсем не похожи на Рэбая. Рядом с ним они выглядели бы фальшиво.

– We saw… but…

– Нееет. Настоящих растоманов! Все эти, – он наклонился в нашу сторону и прищурился, – которые ходят с развевающимися дредами – у них нет ничего общего с раста. Были времена, когда иметь дредлоки – было преступление, за которое сажали в тюрьму. Это то, за что мы боролись! А они используют это, чтобы цеплять телок! Да мне проще ходить по улице с высунутым членом, чем с распущенными дредами.