Полина Волкова - Растафарианская история

В сентябре 2008-го, накануне мирового финансового кризиса, мы (я и мой лучший друг) переехали из России – в Америку, в Нью-Йорк. Мы не имели никаких конкретных планов на будущее, с собой у нас было тридцать тысяч долларов. Мы сняли номер в отеле рядом с Times Square и, проснувшись следующим утром в городе, который никогда не спит, первым делом отправились на поиски марихуаны.

Весь день мы гуляли по Манхэттену: сначала шли вниз по Бродвею, затем блуждали по узким, мощеным булыжником улочкам даунтауна, уже не понимая, где запад, а где восток. Я помню, был жаркий солнечный вечер, мы внезапно вышли на Astor Place – к черному кубу, памятнику бессмысленного искусства, влились в толпу туристов и студентов NYU, движущихся по 8-ой улице, которая на этом отрезке называется Saint Mark's. Здесь было очень много людей, много ресторанов с открытыми террасами, шумных, уже битком набитых баров, маленьких бутиков с худыми и бледными манекенами на витринах в изящных платьях и шляпах. Эта милая улочка длиной всего в три блока, нагретая солнцем, заросшая ветвистыми деревьями, упиралась в зеленеющий, цветущий и известный своей скандальной известностью Tompkins Square Park. Отовсюду здесь пахло травой. Первая же наша попытка увенчалась успехом: мой друг, оставив меня одну дожидаться его на лавочке, подошел к кучке черных, которые сидели в дальнем, темном углу парка, и они после десятиминутного разговора продали ему травы на двадцатку.

Еще несколько раз мы возвращались в Ист-Виллидж, чтобы купить травы, и постепенно поняли, что это именно то место, куда мы ехали, то, которое мы искали. Нам повезло, и мы быстро сняли там квартиру – небольшую студию на третьем этаже молочно-белого дома, построенного в конце 19-го века, на углу 9-ой улицы и авеню A, с кирпичными стенами и деревянным полом, с камином, который, к сожалению, не работал, и с окнами на парк. Так началась эта история.

Уезжая из России, мы полностью сожгли все мосты, оборвали все связи с прошлым. Ничего не взяли с собой. Мой друг (музыкант) продал все свои инструменты, не взял никаких демозаписей, даже любимую коллекцию дисков он оставил без сожаления пылиться на полках своей опустевшей квартиры, а я взяла всего одно (любимое) платье, и одну книгу – Улисс Джеймса Джойса (чтение которой начинало уже казаться мне бесконечным).

В самолете я все пыталась читать ее, застряв на главе Циклоп, где-то посередине книги. Магические слова никак не складывались в волшебную картинку, как бывало раньше (в Блуждающих скалах, например), и мысли мои все время покидали Джеймса Джойса и безуспешно пытались нарисовать Нью-Йорк. Но вообразить его было невозможно, потому что (мне казалось) – этот город, такой знакомый по фильмам, виденный тысячу раз в рекламе – в журналах и на экране, он должен быть несравнимо эффектнее, чем его изображения, его копии.

И вот, перелетев океан, поездом доехав от JFK до Манхэттена, мы вышли из жарких недр Penn Station, озираясь по сторонам, оказавшись в мидтауне у подножия исполинских небоскребов, в стеклах которых отражалось закатное солнце, и вдохнули этот незабываемый запах – пряный, кисло-сладкий, такой сильный, насыщенный, жирный, витающий плотными облаками во влажном воздухе, запах горелого арахиса, соленых прецелей и хот-догов на лотках пакистанцев, запах пакистанцев, черных и мексиканцев, арабов, евреев, индусов, и вездесущий запах чистого белья, вырывающийся из химчисток и ландроматов, резкие запахи еды, вылетающие из подземных кухонь тысяч и тысяч ресторанов; часто в этом запахе уловим оттенок сладкой гнили – когда улицы Манхэттена усеяны зловонными мусорными пакетами; все вместе эти ароматы превращаются в устойчивый, неповторимый запах Нью-Йорка, который витает вокруг человека еще некоторое время после того, как он зашел в свою квартиру, и который усиливается в жаркие ночи и просачивается даже сквозь закрытые окна.