Александр Ласкин - Белые вороны, черные овцы

Прежде чем Владимиров приступил к Гаеву, это назначение обсуждалось в труппе. Хоть и вполголоса, но активно. К сожалению, я тоже поучаствовал. Игорь Петрович эту роль еще не сыграл, а Кузин репетировал любопытно. Представьте чеховского героя, который не порхает по жизни, а передвигается грузно и тяжело. Его легкомыслие – не только характер, но и убеждение и позиция.

В театре чуть ли не каждый день понимаешь, что слово не воробей. Вот и на этот раз я особенно не изумился. Когда Владимиров впервые вышел на сцену как исполнитель Гаева, он начал так:

– Саша Ласкин не хочет, чтобы я играл эту роль, но я все-таки попробую.

В этой тираде удивляла только моя фамилия. Существовали люди куда более достойные. Конечно, он мне польстил – оказывается, у меня есть право голоса! – но в то же время предупредил, что так долго продолжаться не может.

Это и есть труппа. Не та, что видит зритель, вернее не совсем та. Кто-то назвал актеров «террариумом единомышленников». Главное слово тут «террариум». Оно означает, что жизнь в театре протекает в несвободе и тесноте.

Дело не в квадратных метрах, а в том, что ничто не остается незамеченным. Поэтому все время держишь ухо востро. В коммуналке можно спрятаться у себя в комнате, а здесь четыре человека в гримерке и трое из них не выносят друг друга.

Одна хорошая актриса развлекалась тем, что подкладывала в чайник кусочек мыла. Возвращается ее соседка после своей сцены, хочет в перерыве выпить чайку. Дальше начинается не театр, а цирк. Вместо воды идет мыльная пена.

Владимиров отлично понимал, как все устроено. Когда брал в труппу актера или актрису, непременно предупреждал, что бывает всякое. Так что лучше прислушаться к тому, о чем говорят в курилке. Очень может быть, что обсуждают вас.

К подобным вещам надо готовиться заранее, отрабатывать способы защиты. Я же знал только то, о чем услышал в институте на лекциях. Наши преподаватели долго рассказывали о Шекспире и Мольере, а об актрисе N и изобретенном ею рецепте чая не говорили ничего.

В это время мне было двадцать три года, год назад я окончил театроведческий факультет Театрального института и уже три года работал завлитом малой сцены Театра имени Ленсовета… Об этом речь впереди, а сейчас я попробую рассказать, как Владимиров играл Гаева.

Что вспоминается прежде всего? У этого персонажа был широкий жест – не метафорический, а буквальный. Когда его герой попадал впросак, то по-хозяйски уверенно разводил руками. Примерно так Игорь Петрович вел себя на упомянутой репетиции: он хоть и срезался тогда у всех на глазах, но пытался сохранить лицо.

Кстати, собранностью Владимиров не отличался и в других ситуациях. Вообразите огромного человека («сто двадцать килограмм продуманного обаяния», как сказал его друг, драматург Вадим Коростылев), который постоянно теряет очки. Всякий раз его спасала секретарша Мила. Он мог позвонить ей поздно вечером и узнать, что они лежат у него в кармане.

Вот почему Мила пользовалась доверием, переходящим во влияние. Из-за этих качеств актеры называли ее «генеральным секретарем».

Впрочем, что такое очки! Герой Владимирова пропустил нечто куда более важное. При этом не впал в уныние и продолжал витать в облаках. Скорее всего, именно с этим связана его рассеянность. Он слишком хорошо себя чувствовал, чтобы думать о мелочах.

Через эту роль Игорь Петрович рассказал о своей тайне. Конечно, многие знали его мать, Ольгу Константиновну, и удивлялись ее несовременным манерам. В шестидесятые так не разговаривали, так не носили платья, так не держали спину. Можно было догадаться о ее родовитости, но о том, кто его отец, не знал никто.

В детстве Владимиров неплохо рисовал, и под его рисунками стоят инициалы «ИБ». Это означает «Игорь Бабицкий». Ну а по отчеству он был тогда не Петровичем, а Владимировичем. Ведь его отца звали Владимир Евгеньевич Бабицкий.

Бабицкий был белым офицером, командиром буксира «Новаль» в Гражданскую. Вместе с остатками армии он бежал в Константинополь, но потом вернулся (скорее был выслан) в Россию. Расстреляли его в тридцать седьмом.

Это, кстати, объясняет, почему Владимиров сперва пошел в Кораблестроительный. А также то, почему в начале восьмидесятых он поставил совершенно нечитаемый «Капитальный ремонт» Леонида Соболева. В этом романе, действие которого происходит на царском линкоре, его интересовали шеренги выстроившихся на палубе матросов, рояль в кают-компании – и главный герой, читающий наизусть «Онегина».