Виктор Вассбар - За право жить

– Ой, господи! Ой, господи! Гости дорогие, проходите к столу, – загомозила хозяйка и, как квочка крыльями, захлопала руками по своим покатым бёдрам, не зная за что ухватиться и куда лучше усадить дорогих гостей.

– Ты, Клавдия, не мельтеши, соседи верно по делу пришли, собери на стол, а ты, Серафима, – повернувшись лицом к дочери, – надеть что-нить праздничное. Вынь платье из сундука, что к году новому тебе дарил, нонешнему, зайди за полог и надень его, нечего ему зазря там пылиться.

– Да, какая ж там пыль-то папенька?! – рдея лицом, ответила Серафима. – Сундук-то новый, в позапрошлом годе сам смастерил.

– Так-то оно так, а всё ж таки нечего ему там зазря лежать. Вот!

– Я быстро, папенька, – ответила Серафима и, оставив пяльцы на подоконнике, стесняясь посмотреть в глаза Филимона, мелкими шашками пробежала мимо него в половину дома за шторой. Вскоре оттуда послышался шорох ткани.

С широкой скамьи, выглядывавшей одним концом из-за печи, высунулась лохматая старушечья голова, открыла беззубый рот с узкими сморщенными губами и хрипло прошамкала: «Хто там, Панкратушка? Чай, гости какие, али на вулке, кто громко бает?»

– Гости, маменька, гости, ты спи, до обеду ещё далеко.

– А что гостям-то надоть, Панкратушка?

– Не ведаю, маменька. Не тревожься, как скажут, да разузнаю всё, обскажу тебе. Не сумлевайся.

– Вот и ладно. Ты внучке-то скажи, сынок, пущай водички мне принесёт, пить ужасть, как сильно хочется.

– Я тебе, маменька, сейчас сам принесу, погоди чуток.

Усадив Феодосию Макаровну и её сына Филимона за стол – спиной к входной двери, Панкрат напоил мать и, возвратившись к гостям, сел на скамью у окна – напротив.

Вскоре к столу, быстро накрытому хозяйкой дома, вышла принаряженная Серафима. Платье, действительно праздничное, с красивыми русскими мотивами по ткани, слегка приталенное и свободное под грудью, придавало осанке девушки грацию, а лицу, освежая его своими лёгкими фоновыми красками, изящество и без того безупречное.

Летнее солнце, выглянув яркой короной из остроконечных пик кедров, осыпало маленькую таёжную деревеньку своими золотыми лучами и медленно двинулось ими в её затенённые уголки. Следом со стороны околицы донеслось жалобное тявканье собаки, правее что-то скрипнуло, левее протяжно взвизгнуло, солнце вздрогнуло, оторвалось от вершин деревьев и покатило яркой светлой полосой по улицам и домам.

Поиграв лучами на янтаре кедровой смолы, застывшей на карнизах, подоконниках и ставнях, солнце подобралось к стеклу окна и заглянуло сквозь него в дом, где за празднично накрытым столом шёл разговор между хозяевами и гостями.

Филимон нахмурился, поднёс кулак к носу и почесал его. Это действо гостя привлекло хозяев дома.

– Угощенье не нравится, – подумала Клавдия Петровна.

– Это, что же такое? На сговор пришёл, а нос воротит, – мысленно возмущался Панкрат Семёнович.

Неожиданно для всех Филимон громко чихнул и сконфузился.

– Солнце, понимаете ли… глаза щекочет, – опустив на колени взгляд, тихо проговорил гость и тотчас услышал смех хозяина и его весёлый голос.

– А я-то думаю, что это наш гость хмурной сидит. Дочь мою сговаривать за себя пришёл, а лицом хмур. А оно вот оказывается что. Ну, насмешил, Филимон Васильевич! Ну, учудил, так учудил!

– А, что, Панкрат, думали о нём, Филимоне-то, как о муже дочки нашей, вот Чихнила и подтвердила, – проговорила хозяйка.

– Мама, ну, чего ты прям, – ещё сильнее залившись румянцем, проговорила Серафима.

– А я, чего, доченька, я правду говорю. Думали мы о нём, Филимоне-то, как раз перед его приходом.

– Ну, мама! – вновь возмутилась девушка.

– Да, ты, дочка, не смущайся. Али не хочешь за Филимона? – проговорил Панкрат Семёнович.

– Ну, папенька, вы совсем, прям, уже! – стыдливо уткнув лицо в ладони, укорила дочь отца. – Люб мне Филимон, только о нём всё время и думаю.

– Вот и ладно, вот и сговорились, а сейчас, соседушки, поднимем бокалы и закрепим наш сговор вином сладким, чтобы, когда время придёт, любовь наших детей ещё крепче стала.

– Добрая из них семья получится, крепкая, гости дорогие! Я не супротив свадьбы их, как сказал муж мой Панкрат, как годы детей наших поспеют, конечно, – подтвердила сговор Клавдия Петровна.

А солнце, заглядывая в лица людей, щекотало их глаза, которые вскоре будут в слезах. По стране шла война, но о ней, в далёкой алтайской таёжной деревне пока ещё никто не знал.

Поблагодарив за стол, Феодосия Макаровна посмотрела на Серафиму, глубоко вздохнула, вероятно, вспомнила свою молодость и поклонилась хозяевам дома.