Наталия Гилярова - Финтифля. Рассказы

– Где, где моя помада? – и на четвереньках – под юлин диван.

– Я не видела помаду. Меня не было дома. Я сегодня только вернулась.

– Ты взяла мою помаду. А кроме тебя, некому.

– Вот оно что…

Бабушка приподнялась из—под дивана, чтобы грозно взглянуть на внучку.

– А кто пуговицы и всякий мусор рассыпал на моем покрывале? А кастрюльку кто сжег? И за что мне только такая внучка – наказание? И в кого у тебя такие уши? И когда ты отучишься от своего хамского «вот оно что»? Я знаю, ты исказишь всю мою биографию! Ты такое обо мне расскажешь и соседям, и друзьям, и по телевизору…

И они обе плакали о сожженной кастрюльке, о потерянной помаде и пропавшей жизни, потому что время опять продвинулось не в ту сторону: Юля и ее бабушка стали еще старее и несчастнее.

Юля услышала шум за спиной, испугалась, побежала, споткнулась, оглянулась – а это ветер гнал за ней кусок оберточной бумаги, и он несся по дорожке с шуршанием.

В углу мастерской Ольга, склонившись, нашептывала свое. Она приподняла голову, скользнула взглядом по Юлиному лицу, но не улыбнулась и опять склонилась над собственным шепотом. «Она тоже ждет и зовет Разумного, а его нет до сих пор, конечно, ей не до меня, не до пузырей из жвачки. Как и мне – не до нее. Мы ждем. А тогда, в детстве, мы еще не знали, что ждать придется так долго и трудно. И только поэтому могли беззаботно нырять в ванной, болтать, читать стихи и гулять на Карнавале…» – поняла Юля.

Князь Шаховской царственно обернулся. Юля пошатнулась, схватилась за пенопластовую ветку дерева.

– Дерево сейчас сломаешь!

Князь просто так смотрел на Юлю. У нее был приятный для глаз свежий цвет лица. Вообще, симпатичная девочка, только очень уж унылая.

– Путевку в дом отдыха мы дали Лайзе. Она – кто ж еще – должна быть там со своим больным ребенком. Автор перепутал, кому путевку. Есть у меня даже подозрение, что сделал он это нарочно, так он тебя жалеет, что ерунду всякую выдумывает для твоего удовольствия. Даже в ущерб своей писательской репутации. Ну да ладно, мы провели с ним беседу и это исправили. А тебе решили от всего нашего коллектива подарить на день рождения плейер. Держи!

Князь протянул ей красивую, новую коробочку. Юля вежливо поблагодарила, достала игрушку из упаковки, повозилась с ней, и надела, наконец, наушники. Плейер заработал. Джазовая волна несла в недра ушей: настоящий лес, теплый песок и озеро, запахи тины, полыни и свежей краски, крылатых бабочек, шелковую воду, прыгучие мячи – и все это плыло как в лодочке, или в свежевыструганных яслях – емкости для будущего. И вся поклажа была укрыта, как брезентом в шторм, надеждой.

Сквозила вся Юлина шкура, кроме ушей. А ушные дыры теперь залатаны этими наушниками. Ушам не страшно. Невзирая на их форму даже. Потертости остались на коленях, локтях и кистях рук, на глазах, на щеках, на губах, и все это саднит по-прежнему… но уши уже спасены!

Много всякого народу обитало на окраине, и Ванечка, и отец его Сансаныч – прокурор района, и артистка Любушка, и Аленка, племянница прокурора, и дворничиха Екатерина Петровна.

Этот Ванечка родился в семье Сансаныча по какому-то досадному недоразумению. Балбес не хотел учиться, груши околачивал. После того, как мать ушла в больницу на ерундовую операцию и не вернулась, ужиться в одной квартире прокурор и его сын решительно не могли.

Благо Аленка тоже жила недалеко. Ее мать, сестра прокурора Сансаныча, вышла замуж в Америку, и Аленка осталась одна. Девушка выросла обыкновенной внешности – свежие розовые щечки, полные розовые ляжки, бесцветные, стянутые в хвост, волосы, бледные брови и ресницы, а косметикой она не пользовалась. Уезжая, мама не успела научить.

Аленка училась прилежно, только без увлечения, а окончив школу, шла-шла по улице, зашла в какое-то учреждение и попросилась на работу. Ее и приняли. Это оказался СОБЕС, она там принимала посетителей. Зарплата полагалась символическая, а сидеть приходилось от и до. Мама в Америке жила бедно и не помогала. Но помогал дядя Сансаныч. Раз в месяц заходил, пил кофе и оставлял купюру под чашкой. Как в ресторане.

Аленка была девушка тихая и добрая, и Ванечка однажды после ссоры с отцом попросился переночевать у сестры. А потом и пожить. И домой возвращаться отказался. Но сестра оказалась не против, ей-то брат-балбес нравился. У него было личико фарфоровое, и такие славные мальчишеские черты, прелестные губки, глаза синие и невинные, как будто нарисованные, даже туманные, оттого что нежности переложено. В личике наблюдалось то неизъяснимое, что составляет главную загадку жизни. При этом фигурой он отличался грациозной и соразмерной, как египетская статуэтка. А что она любит братика сильнее, чем сестра, никто не догадывался, ни Ванечка, ни даже сама Аленка. Она предвкушала, что когда братик женится, она так же и жену его полюбит, и детей. И они ее будут обожать, рисовать ей рисунки, нанизывать бусы из бузины.