Александр Гусев - Буквы. Деньги. 2 Пера. Второй сезон

– Ты это, кашу на стол уж поставь-то! – ухмыльнулся дед Матвей и погладил рукой седую бороду. – А то не ровен час разобьёшь, да каша провалится в царствие подземное.

– Тьфу на тебя, – в сердцах бросила бабка, – накаркаешь! – но горшок осторожно поставила на стол да деревянные расписные ложки разложила по кругу.

– Хозяюшка, не ругайси, – пошёл на мировую Игорыч. – Мы ж не со зла! – важно подтвердил он, окидывая голодным взглядом вкусно пахнущую кашу.

– Приступим, – сказал дед Матвей, опуская ложку в горшок.

– Хошь историю расскажу? – с набитым ртом предложил Игорыч.

– Нет, – махнула на него полотенцем баб Маня, – ещё набрешешь!

– Так это когда было-то! – защищаясь ложкой, возмутился он. – Дык я пьяный был. Не хотишь – дело твоё!

– Ты что на бабу-то смотришь! – стукнул ложкой по столу дед Матвей. – Сказывай, время-то не тяни.

Игорыч облизал со всех сторон ложку, грустно посмотрел на опустевший горшок. Баб Маня вздохнув, достала стопку свежих блинов с крынкой сметаны. А дед Матвей – бутыль, заполненную до краёв мутной жидкостью, со стаканами.

– Дело было, как говорица, ещё тогда, когда я жил в соседней деревне. Смотрел за домом помещика. Он на завтра хотел деревенских домой пригласить…

– Когда это было-то? – возмутилась бабка. – Как пить дать брешешь!

– Цыц, бабка, не перебивай! – прикрикнул на неё дед Матвей, что уже разливал брагу.

Игорыч важно выпрямился, одёрнул рубаху и, рукавом вытерев рот и усы, продолжил историю сказывать:

– Там картины всякие в рамах позолоченных с города привезли. Помещик местный решил культуру в деревне поднимать, чтоб народ не шибко на него жаловался. Стою, смотрю на природу нарисованную и барышень в пышных платьях. А по центру комнаты на столе круглом чёрном с одной толстой ножкой прикрытая белой тряпкой возвышалась самая огромная картина.

Мне помещик и говорит: «Ты, Игорыч, под покрывало не заглядывай. Не надо тебе этого. Эта картина несчастливая. Пока довёз, пять раз пожалел, что согласился взять её в коллекцию!» Я-то сразу смекнул, что дело с картиной нечисто, хоть и не понял, что за коллекция така. Я, как полагается, в церковь сходил, свечку взял, под вечер её зажёг, молитву почитал. И спокойно лёг в своём закутке подремать до утра. Работа-то нехитрая. Кто ж из деревни в дом картины воровать полезет? Смехота да и только!

А на улице непогода разбушевалась, вот прям така, как нынче. Ветер пылищу поднял, тучи серые, тяжёлые, низкие пригнал. Воздух густой, что кисель. Да гром громыхал так, что думал, окна разлетятся! Неспокойно мне стало. Думаю, пойду гляну, как там эта их коллекция поживает. Захожу в комнату, а там кто-то сдёрнул тряпку-то с картины. Дык я ж не из робкого десятка, подошёл ближе. Глядь, на картине розовые линии разрисованы по чёрному, да в такие загогулины закручены, как студень из хряка Потапыча, что зарубили неудачно в прошлом году. Вот такой прямо рисунок. Жутко мне сделалось…

Игорыч перекрестился и тяпнул ещё одну рюмаху.

– Я ещё раз перекрестился и закинул обратно тряпицу-то – скрыть с глаз картину. Тут из тряпки листочек сложенный выпал. Я его подхватил, развернул. И, стало быть, разглядываю. Картина, думаю, ещё одна, которую забыли-то повесить. Там отпечатки босых ножек, как на грязи, когда Петька, ваш внучок, бегал. По кругу эти следы-то и нарисованы были. А в центре кость! Тут за окном как бахнет! Дверь со страшным стуком забилась, отрываясь-закрываясь. В комнате ветра завыли, пыль подняли, да принесённым дождём меня обмочили. Стою я, как курица мокрая, и двинуться с места не могу. Страх к месту приковал, оттого что на полу проступает рисунок, что в бумажке начертан. Волосы у меня дыбом встали! Всё, думаю, поседею!

В окнах засверкало, что в глазах зарябило. Потом слышу, по полу что-то цокает. Цок-цок. Я ж как подкошенный бамс на пол. Руками голову прикрыл, но в щель между пальцами поглядываю. А ко мне от двери-то спокойным прогулочным шагом идёт коза. Белая, только на одном боку краской вымазано чёрное солнце. Вот она – цок-цок – идёт по кругу, оставленному мокрыми ступнями кем-то неизвестным. А дальше чертовщина происходить стала. Картина, что за розовым студнем висела, расплываться начала. Холмы с красными шапками острыми сделались и в небо потянулись. А в подножиях – пещера чёрная. Вот коза проходит сквозь студень и прыг в эту зияющую пасть преисподней. И тут как бабахнет очередной раз, и меня пришибло обмороком. Очнулся я только, когда бабка моя меня водой окатила. Я как подскочу, как гляну вокруг… Следов ночного безобразия нету! И как дёру из этой деревни дал! Ну их с коллекциями ихними!