Алия Латыйпова - Завернувшись в тёплый плед. Весна

Закат обагряет крыши и деревья, лениво расплескавшие вокруг свои тени.

Оленька мечтательно глазела на редкие, полупрозрачные облака и подставляла догорающему свету веснушчатое лицо. Ленечка, изредка и неуверенно шаркая и словно пугаясь собственной неуклюжести и, как ему казалось, подступающей старости, обеспокоенно поглядывал краем глаза на Оленьку, которая продолжала свое царственное шествие.

Они расстались, как и всегда бывало, на станции метро, разойдясь по поездам, стремящимся в противоположные стороны.

Когда вагоны поглотила тоннельная тьма, и мерное постукивание укачало уставшее сознание, Оленька думала о том, какой все-таки умный и смешной этот Леня, и как уверенно он станет завтра на совещании Леонидом Георгиевичем (куда он конечно же пригласит и ее – «Хоть на людей грамотных, Оля, посмотришь! Где ты их в свои 27-то видела!»), и как внимательно его будут слушать. И как хорошо, если завтра с утра все же случится обещаемый синоптиками дождь, и она отчитает Леню за то, что тот снова без зонтика, но одолжит свой и позволит проводить ее до работы под мерный гул чепухи о боге, дьяволе, приворотах и ворожеях…

К Леониду Георгиевичу в вагоне подсел коллега из смежного отдела и забубнил про камеры сгорания, про недостаточную загрузку одних стендов и перезагруженность вторых… Леня отвечал что-то, коллега кивал с важным видом и даже бросился что-то записывать…

Уже дома Леня долго вглядывался в темноту оконного прогала, и там, в ночной тишине, он снова был молод: вот они со студенческой группой в Крыму, покоряют Ай-Петри, вот он, поправляя заметно поредевший теперь, но тогда еще буйный вихор, что-то быстро чиркает за начальником цеха, вот он провожает взглядом золотящуюся в закатных солнечных лучах кудрявую голову – «Леонид Георгиевич, не отставайте, а то поезд отправляется со второй платформы!» – и ускоряет шаг под звонкую капель смеха.

Здравствуй, мой дорогой друг.

Я долго собиралась с духом, прежде чем начать писать. Стояла у окна и смотрела, как птиц сносило порывами ветра. Я люблю февраль за его злые метели. И, кажется, люблю тебя.

Постой, не спеши откладывать письмо! Обещаю, что словечка больше не скажу о своей любви, пока ты наконец не прочитаешь ту книгу, что я дала тебе, и не научишься понимать меня правильно.

Мы с тобой так давно не говорили, все же глупо, что мы поссорились. Но теперь кажется, что между нами пролегла такая пропасть молчания, что мне страшно заговорить первой. Кажется, будто я открою рот, а оттуда вырвется только дыхание немоты. Но бумага стерпит ритмы сбивчивого сердца.

Сейчас, по прошествии какого-то времени, во мне больше нет обид. Я даже понимаю, почему ты решил не говорить мне, что уезжаешь (но мне по-прежнему неясно, почему об этом знали буквально все, кроме меня? С каких пор наши общие знакомые так берегут мои чувства? И как я сама не догадалась?)

Помнишь, как ты позвонил мне первый раз? Это было месяца через три после нашего знакомства, и к тому времени я уже перестала ждать твоего звонка. Поэтому когда я взяла трубку, я сначала не узнала твой голос, а когда узнала – впала в ступор. И ты несколько минут сначала недовольно, а потом встревоженно кричал в трубку: «Алло?!»

Иногда так отчаянно чего-то хочешь, а когда наконец получаешь – понимаешь, что ты к этому не готов. Я отчаянно хотела нам общей судьбы, но не была готова к испытанию тобой. Я училась понимать тебя, училась с тобой дружить на ходу.

Мне казалось, что надо запомнить, как правильно тебе отвечать, как правильно на тебя реагировать, но пока я ориентировалась на словари, ты пропадал на улице с другими ребятами и прятался от меня в спортивном зале. А потом, расписавшись в собственном бессилии, я начала отвечать и реагировать так, как считала нужным (даже если тебе это не нравилось так же сильно, как и искусственные заученные фразы). Когда не сосредотачиваешься, делаешь ли ты правильно, получается лучше всего. Ты впускаешь в себя жизнь и сам становишься ею, а значит, и ты, и все происходящее вокруг – совершенно. Вот тогда-то мы и стали друзьями.

Помнишь, как однажды я взяла трубку, а там был только твой счастливый смех. И я все слушала его, и мне казалось, что я обернусь и увижу тебя, и оттого, что это было бы не так, я не оборачивалась. Все стояла и слушала. Потом ты еще спросил: «Ты ведь еще здесь?» И я ответила: «Я всегда здесь». И ты засмеялся снова.

Ты знаешь, что киви стал синтезировать дневную норму витамина С после двух удвоений генома, которые произошли пятьдесят семь и двадцать миллионов лет назад? Киви такие старые! Прямо как наша память друг о друге.