Жанна Ложникова - Танго блуждающих (сборник)

© Ж. Ложникова, 2016

© ООО «Написано пером», 2016

– Эй, Червяк! Иди скорее!

Мысль лопнула и рассыпалась. Червяк лежал на траве, раскинув руки, и смотрел в небо. Ветерок щекотал босые ноги травой, цветы нежно благоухали, и в голове сами собой рождались стихи.

Его позвали снова. Он встал и нехотя направился к шалашу, там у костра сидели Гусь, Миха и Нарзаныч. Над костром висел котелок, в котором кипела уха.

– Ну ты чего там застрял? – Глазки Нарзаныча недобро сверкнули. – Уха готова уже.

– Ты нам о себе рассказать обещал, вот за ужином и расскажешь, – потер руки Миха.

Гусь только тупо смотрел то на одного, то на другого.

Червяк сел на бревно напротив этих троих, таких разных, непохожих друг на друга. Пока они молча хлебали уху, он успел их рассмотреть хорошенько. Вот этот коренастый мужичок с недобрыми глазками, Нарзаныч, явно здесь за главного.

А Миха, большой и полный, похожий на медведя не только своей неуклюжестью и размерами, но и лицом и маленькими коричневыми глазками, казалось, был ужасно добрым и мягким. Червяку удивительно было, как сдружились эти две противоположности.

А Гусь, он был так, средним, из тех, кто ценит силу и всегда льнет к сильным людям. Глаза его ничего не выражали, кроме раболепия перед Нарзанычем. Он, раскрыв пухлые губы, смотрел, как идол его ест, и ждал удобного момента, чтобы опустить свою ложку в котелок. Глядя на него, Червяк поморщился, это заметил Миха и спросил:

– Что, не вкусно?

– Да нет, очень вкусная уха. Давно такой не ел! – отправил полную ложку в рот.

– Ты откуда будешь-то? – опять недобро уколол глазками Нарзаныч.

– Я оттуда, – указал ложкой на закат.

– Из Першина, что ли?

– Ага, – вздохнул.

– Из дома выгнали? – поинтересовался Миха.

– Нет, сам ушел…

Гусь чуть не поперхнулся и в недоумении уставился на Нарзаныча. Тот, прищурив злые глаза, внимательно изучал Червяка: высокий худощавый парень с большими синими глазами, на вид лет восемнадцать, но должно быть больше. Чего он бродит по лесам?.. Странный тип. Надо быть осторожней, переночует и пусть дует дальше – нечего ему тут делать…

– Вы не беспокойтесь, я с рассветом уйду, мне нужно спешить… нужно спешить… – повторил шепотом и посмотрел на закат.

Ветер колыхал занавеску, у окна сидела Саня. Она смотрела на заходящее солнце и знала, что он ушел, что уже не придет никогда. Слезинки одна за другой медленно текли по пухлым щекам девушки.

Червяк Дмитрий Алексеевич приехал в Першин по направлению отработать в сельской школе учителем русского языка и литературы.

Першин – деревенька глухая, автобусы сюда не ходят, только один раз в неделю почтовая машина возит письма, вот на ней-то и отправили Дмитрия из районного центра.

– И куда же тебя занесло, парень, – сказал водитель, когда уже подъезжали к Першину, глядя на покосившиеся ворота – пережиток совхоза.

– Правду говорите – занесло, – вздохнул Дмитрий, помрачнел, но тут же спохватился: – Но ведь это не навсегда, а на два года только.

– Да, все вы так говорите… – Отвернулся, глядя на детей, пускающих в лужах кораблики.

Дмитрий поморщился – ему не понравились слова водителя, он не привык относить себя ко всем, он верил, что он другой и что у него все будет по-другому.

Его поместили во второй половине двухквартирного дома, которая пустовала и была приготовлена специально для такого случая. Там было все, что могло понадобиться молодому специалисту: стол, стул, кровать, шкаф, книжная полка, даже электрическая плита и, конечно же, печь.

Чуть позже, запыхавшийся директор, принес маленький телевизор. Пока настраивали, спросил, понравилась ли квартира. Может, чего не хватает? Предупредил, что завтра линейка в 10 часов.

Дмитрий отвечал, что все в порядке и квартира хорошая и теперь (указал на телевизор) у него все есть. И что завтра он непременно придет.

На линейке все с любопытством разглядывали нового учителя, обсуждали его костюм, глаза, руки, волосы. Зашел разговор о возрасте. «Да он сам как ученик!» – шепнул кто-то недовольно. Дмитрию все это ужасно не нравилось, и он ждал, когда наконец закончится эта «экзекуция» – так он называл линейку про себя.

Потом все девчонки сходили по нему с ума, строили ему глазки, кокетничали, а он не обращал на это никакого внимания. Тогда они стали спорить, кому удастся растопить эту глыбу льда, шли на всякие ухищрения, но он оставался безответным. Он будто был над всеми страстями и событиями, они не касались его, и никто не знал, что там в душе у этого человека. Даже глаза его были не зеркалом души, а толщей льда, сквозь которую ничего нельзя было разглядеть, лишь изредка сверкала она на солнце обманным блеском. Никто не мог долго смотреть в его глаза, потому что они начинали завораживать и погружаться в душу смотрящего. Потому-то ученики переставали шалить, если он устремлял на них взгляд, а девушки сразу краснели, стыдясь своего жеманства.