Евгения Авдеева - Другие берега

– Ну, так что же там с вашим «плохо»? – спросила она. – Может, поделитесь?

– Наверное, это звучит глупо…

Женщина подняла на нее строгие и грустные глаза.

– У меня все есть, – просто сказала она. – А значит, теперь мне остается только терять. Понимаете?

– Как это?

– Как это может быть непонятно? – и вдруг она заплакала, по-детски сморщив нос и зажмурившись. Коробка салфеток стояла рядом, но она их не замечала и смахивала слезы из-под глаз кончиками пальцев.

Она плакала так беззащитно, что у Фейнман и у самой защипало в носу и захотелось погладить женщину по плечу. Она отложила блокнот и подалась вперед в кресле, чтобы быть поближе. «Но не из-за этого же, в самом деле, она так плачет…»

– Я так всем дорожу, – плакала она, – каждой мелочью… Неужели это все отнимется? Или хоть что-то из этого? А главное – с чего начнется?

– — Вера, – тихонько позвала ее Фейнман. – А что вы боитесь потерять больше всего?

Она набрала было воздуха, чтобы ответить – и вдруг, выпустив его, как будто устала.

– Я, наверное, еще не готова этим делиться, – тихонько сказала она. – Понятно, вы скажете: «Мне все можно рассказать, я же доктор…» Но в том-то и дело, что я не верю врачам и мне нужно еще убедиться, что вы не врач…

– Справедливо, – подбодрила ее Фейнман.

– Знаете… – продолжила она, так же тихо. – На самом деле я долго готовилась, чтобы прийти. Я знаю, что все это… небыстро. И отложила денег на несколько встреч. Десять. А там посмотрим. И сегодня я как-то уже выдохлась… Я так психовала, когда собиралась сюда, что запала уже ни на что нет.

Тогда Фейнман тихонько, подавшись вперед, сказала, как ей нравится верина храбрость. И то, что она себя не бросила, не поверила осуждающим голосам в голове, а поверила своей боли и решилась прийти за помощью. Что ее тронули эти слезы, и хотелось бы узнать их причину. Что она чувствует, что Вере есть что сказать, и немного досадно, что она не вызывает моментального желания довериться – но она знает, что для доверия нужно время и опыт, и надеется, что это время и этот опыт у них случится. Она пыталась как будто протянуть руку, на которую та могла бы опереться. Коснуться ее словами – как коснулась бы теплой рукой. И как будто немножко манила ее – чтобы та вернулась. И как будто сама немножечко соблазнялась ею, ее загадкой.

«Вы загадали мне загадку, Вера», – сказала она.

В общем, она делала все то же, что делала всегда и со многими – и в первый раз с этой новой женщиной. И, как и любовь, как и роман, с ней это было и так, и не так, как с другими.

«Если бы все мои клиенты собрались и стали бы сравнивать, что я им говорю, и что я делаю, как много они бы нашли одинакового… И, наверное, обиделись бы… И были бы все же неправы, потому что всякий раз это разное вино, налитое в одни и те же мехи…”, – думала она в такие минуты. Но все равно стеснялась, если чувствовала, что говорит теми же словами, что уже говорила другим, и постоянно искала новые.

«Но ведь я остаюсь все той же…»

После того, как Вера ушла, Фейнман приняла еще двоих, но почему-то, сидя по обыкновению после работы полчасика в тишине, вспоминала о ней.

«Когда у тебя все есть, остается только терять…»

Тогда, в разговоре, фраза показалась ей наивной, и она отмахнулась от нее снисходительно, но сейчас, когда золотой свет в окнах погас, слова прозвучали зловеще – как будто в затылок подуло холодом.

Она убрала блокнот, быстро прибралась и вышла, заперев дверь на два оборота, поправив на прощанье микроскопический перекос таблички.

«Ирина Фейнман, психотерапевт».

Да.

Звеня ключами, она выбралась на крыльцо в духоту летнего вечера. Пыльная листва деревьев застыла в свете фонарей, как в густом сиропе. Вокруг урны на углу ореолом валялись окурки, смятые пивные банки и фантики от мороженого, и поддатый коротко стриженый парень, стоявший ниже на ступеньках, втолковывал вялой от жары барышне, помахивая бутылкой пива:

– Ты думаешь, с чего бы два здоровых мужика испугались крысы? А я тебе скажу. Потому что крыса может подпрыгнуть на полтора метра! И визжит противно, капец – аж ужас пробирает. Понимаешь? Никогда неизвестно, что от нее ждать, вот поэтому.

Фейнман оглянулась на свои окна и вспомнила, как весело последняя клиентка приветствовала ее сегодня:

– Обожаю записываться на вечер… когда я вижу, как светятся твои окна, я думаю, что вот оно – самое лучшее место в мире.

И Фейнман, глядя на темные окна и представляя их наполненными уютным светом, от души с ней согласилась. Там, за окнами, жизнь была такой, какой ей следовало быть – с теми людьми и той обстановкой, которые она выбирала сама. И с теми разговорами – о боли, о страхах, о желаниях и об обидах – которые больше никто и нигде не вел.