Вера Мир - Напролом

С родителями друга Игорь больше ни разу не виделся. Они переехали в Саратов. Дошла до него информация, что спустя вроде бы три года после того, как Григорий уехал на Валаам, у них родился сын, а ещё через несколько лет умерла дочка.

С Григорием Самобытов общался редко, однако связи они не теряли. Информация о событиях в семье друга оказалась верной, но подробностей по умолчанию оба не касались. Когда учился на первом курсе, Игорь собирался съездить к другу после окончания учебного года, помня слова Голдика о том, что завеса тайны не навсегда: уж больно хотелось узнать, что же всё-таки послужило причиной тому, что с другом произошла такая удивительная и совершенно непредсказуемая метаморфоза. Но уж если связал свою жизнь с армией, лучше не загадывать. По окончании первого курса всем курсантам присвоили воинские звания младших лейтенантов и на год отправили в одну из горячих точек мира. Тогда-то и ушло всё остальное на задний план. Осталась одна война. Самобытов оказался в параллельной реальности. На его глазах происходило такое, что ему стало и не до Григория, и не до его семьи, не мог он думать и о своих родителях, и о Голдиках, и о жизни вне той его действительности.

Приехав в родной город после «стажировки», он узнал про замужество Ани, после чего и решил, что в том городе ему больше делать было нечего. И отдался Игорь всей душой военной службе, как ему казалось, без оглядки.

Пока он бился с «возникающими из ниоткуда» врагами, находясь фактически в каком-то замирье, тихо из жизни друг за другом ушли его родители. Хоронили их без сына.

С Акжониным Игорь общался дистанционно, с тех пор они так ни разу и не встретились. Знал он только то, что Григорий после смерти сестры принял постриг, став отцом Саввой, и продолжал служить на Валааме в монастыре.

И вот теперь пришло время их встречи и разговора, потому что именно к своему переродившемуся другу и решил отправиться Игорь Самобытов, чувствуя, что только Ниножка сможет открыть ему его самого. Надо же было выяснить смысл того видения. Получалось, что не с кем ему было поговорить по душам, кроме отца Саввы, а Бог во сне Игорю только обозначил, что есть Свет.

Вардан Гургенович Аветян сам не любил отдыхать и неохотно давал отпуск работающим в его сапожной мастерской, даже на несколько дней, а если кто-то собирался отдыхать более семи дней, то это становилось поводом для увольнения.

Жил интеллигентный частный предприниматель в своём доме прямо в городе и после работы занимался садом и хозяйством. Уезжал редко и только по делу. Никогда не понимал праздных путешественников и тех, кто ехал на отдых в другие города России; те же, кто отдыхал за рубежом, для него были сродни инопланетянам. Считал, что отдыхают лишь прожигатели жизни, бездельники и лодыри.

Работники у него менялись часто, и надолго задержался только один Игорь. Когда Самобытов устроился в мастерскую к Аветяну, там уже работал Нияз, который совсем не пил, но был ленив и неумел, хотя незлобен и отзывчив. Нияз у Вардана Гургеновича работал полгода, при этом по-русски говорил плохо, коверкая предложения, и совершенно не стремился говорить лучше, постоянно напевая свои национальные мелодии. Он спрашивал, как то починить, как это, а затем делал всё наоборот, в результате за ним приходилось часто доделывать, а то и вовсе переделывать. И жизнь Нияз понимал как-то уж очень по-своему.

Однажды пришёл на работу, опоздав на полчаса, и стал рассказывать, что транспорт ходил с перебоями, что виноват не он в опоздании, а сбой в расписании, при этом так прокомментировал свою дорогу в мастерскую:

– Представляете, заходит моя в маршрутку, а тама – все чёрные сидят.

– Чернокожие, что ли? – спросил Игорь.

– Нет, таджики и узбеки.

– Нияз, а ты тогда кто?

– Моя татарин, брат.

– Я не понял… – громко удивился Игорь, – ну ты даёшь. Это что за фигня? В армии у нас за такие разговоры вообще-то в морду давали. Нурик, мой друг, геройски погиб, спасая нас, да ты… Расизмом попахивает, гад.

– Расизма – это кто? А?

– Ты дурку не включай, поздно, дорогой. Я, по-твоему, тоже чёрный? – вмешался Вардан Гургенович, не поворачиваясь к работнику.

– Нет, вы же хозяина, вы – белый. И ты, Игорь, не злися. Да? Ну не то что-то приморозил. Я не будет так. Извиняюся, – говорил Нияз, при этом он стоял лицом к Аветяну, немного наклонившись вперёд, прижимая руки к груди, и кивал головой.

Потом они молча работали, и Нияз, как обычно, мычал свои песни под нос. Вечером он попросился на месяц в отпуск, на что Вардан Гургенович сразу ему дал расчёт, сказав, что Нияз может идти на все четыре стороны, поскольку здесь он более не работает. Тот и ушёл без всякого сожаления, продолжая напевать себе под нос. Больше они его не видели.