Ирина Бова - Рубль – не деньги

Галка с Мишкой отсмеялись. И вдруг Галка мне так серьезно говорит:

– А ты что ж, бычка не узнала, да?

Я несколько обалдела.

– Галка, как же можно узнать бычка?!

Галка тут же наставительно заявила:

– Вот у моей тетки в деревне среди коров не ошибешься. Каждую в лицо можно узнать. Сами черные, вокруг глаз – белые пятна, а во лбу звезда…

– Горит, – закончил за жену Мишка. И грустно добавил: – Вот он, социализм с человеческим лицом.

Эх, жаль, что Дима не слышал!

В совершенно замечательные советские времена существовала совершенно замечательная и широко разветвленная организация, которую основал легендарный Феликс Эдмундович Дзержинский. И в каждом кабинете, имеющем отношение к этой организации, висел его портрет. Это было непременным атрибутом – ну, чтоб каждый оказавшийся в таком кабинете сразу мог понять, где он и в какой переплет он попал. Феликс Эдмундович смотрел со стены строго и с профессиональным прищуром, что навевало мысли о неотвратимости наказания и испорченной биографии.

10 ноября 1983 года я развелась с мужем. Эта история отдельная и многотрудная. Только в процессе развода я поняла, что выйти замуж – дело плевое, а вот развестись – почти невозможное. Выйдя из суда, я долго стояла у дверей осчастливившего меня (как мне тогда казалось) учреждения и соображала, чем бы таким сбить отвратительную оскомину после тяжбенного процесса. Решила, что надо напиться. И позвонила одноклассникам.

Эта парочка моих друзей поженилась после школы, но виделись мы не часто, так как они уехали в Уссурийский край по распределению. Сейчас они были в отпуске, и я подумала, что утешать и веселить меня после развода – их прямая обязанность и священный долг. Слава богу, они думали так же, и уже через три часа мы сидели в густо заполненном зале ДК им. Ленсовета на концерте в честь Дня советской милиции.

Но концерта было мало – там же не напьешься… И мы поехали в гостиницу «Карелия». Валютный гриль-бар. Что может быть лучше, увлекательней и запретней в 1983 году?

От гнусного состояния у меня появился невообразимый кураж. Мы вкусно ели, много пили, а потом – в качестве художественной части – я сорганизовала танцы для западных немцев, сидевших по соседству, хотя в гриль-баре танцы, как таковые, не были предусмотрены вообще. Во время танцев я упрямо втюхивала немцам, что я из Лос-Анжелеса. Идиоты фээргэшники верили.

В разгар веселья меня пригласил приятный молодой человек в вельветовых брюках. Поскольку он все время молчал, то понять, кто он – немец или русский (а может, как и я, «из Лос-Анжелеса») – было невозможно. Возможность появилась к завершающему туру: он предъявил мне красную книжечку. Сомнений не было. Через двадцать минут мы дружно сидели в комнате под лестницей, где со стены на нас укоризненно и с прищуром смотрел Дзержинский.

Кураж, правда, еще не пропал. Мы бодро продиктовали свои анкетные данные, а Лешка еще успел помитинговать в защиту советских офицеров, которые, не щадя живота своего, служат в непосредственной близости от китайской границы, а значит, и имеют право на отпуск (по Конституции) и выпивку в валютном баре (по этическим соображениям).

Трудности наступили в тот момент, когда мой партнер по танцам в вельветовых брюках, подозрительно щурясь (мало мне одного Дзержинского), спросил:

– А почему вы говорили по-английски?

– Потому что я не знаю немецкого.

– А английский знаете?

– Знаю.

– Откуда же? – он считал вопрос провокационным.

– Учила в школе. И в институте. Государственные курсы закончила, наконец.

– И по работе ей нужно, – встрял, не удержавшись, Лешка.

– Ну, и где же мы работаем? – ехидно поинтересовался «вельветовый».

Лешка гордо выпятил грудь:

– В магазине «Академкнига», в отделе «Антикварные книги на иностранных языках». Товароведом.

– Да-а-а… – протянул «вельветовый».

Через неделю я в «Академкниге» уже не работала.

Есть люди, к коммерции совершенно неприспособленные. Это и понятно – не каждому дано. Но тогда и стараться нечего, надо сразу идти по назначению, то есть в любой вуз, кроме торгового, и не рыпаться.

С Вовкой сначала так и было. Он поступил на матмех и успешно проучился аж два курса, но вдруг на третьем году в голову ему пришла блестящая (он в этом был уверен) идея – бросить университет. Идею он срочно начал воплощать в жизнь. Ушел с матмеха и в том же году поступил в Ленинградский торговый институт, здраво рассудив, что от математики прибыли никакой, а вот специальность технолога пищевой промышленности в условиях устойчивого дефицита продуктов – полное эльдорадо.