Ирина Альшаева - Из ящика стола

– Ба, я…– меня забила мелкая дрожь.

– Давай без разговоров, а? Сказала идем- значит пошли!

И я пошел.

Лешка лежал на кровати без движения, вокруг него суетилась его мать тетя Зина. Мочила в тазу какие-то тряпки, что-то причитала. Простынь, которой был накрыт Лешка, сочилась кровью.

– Зинаида, снимай, – кивнула на него бабушка, перехватив удивленный взгляд женщины. – Ничего не говори, Зинаида.

Она сняла с сына простынь и я увидел изувеченные лешкины руки, располосованную, будто ножом, грудь.

– Попроси Глафиру не забирать его с собой, – сказала бабушка.

– Ба, да кого я попрошу? Как я попрошу? – недоуменно посмотрел на нее я.

– Как чувствуешь – так и проси. Как умеешь. Мертвые все слышат, – сказала она.

Я подошел к Лешке и погладил его по голове. Я гладил волосы и просил, как умел, Глафиру оставить его в живых. Вдруг Лешка глубоко вдохнул, открыл глаза и зашелся в крике. Наверное, от боли. В эту же минуту треснуло пополам зеркало, стоящее напротив его кровати.

– Все, ушла Глафира. Оставила, – сказала бабушка и упала на пол без движения.

– Ба! – закричал я. – Тетя Зина!

Она прибежала на крик, запричитала, забегала между сыном и бабушкой.

– Где же эта проклятая скорая! – кричала она. – Вызвала же сразу, да как знала что и к утру не доедут! Ну, хорошее дело – до райцентра 60 километров! Что же делать-то…

Я слышал тетю Зину через слово, в голове шумело, картинка перед глазами расплылась и исчезла.

– Саша, ну ты-то куда… – донеслось до меня и я провалился в мягкую перину.

4

У меня на лбу лежало что-то мокрое и холодное. Я попытался открыть глаза – увидел сидящую на кровати маму.

– Мама, – прошептал я, протягивая к ней руки.

– Сашка, проснулся! – засуетилась она. – Ты лежи, у тебя жар, бабушка сказала, ты ангину подхватил.

– А Лешка где? Живой? Его собаки загрызли! Мы с бабушкой к нему ходили! Я Глафиру просил! – захрипел я действительно больным горлом.

– Ма! – позвала мама. – Про какую Глафиру Сашка говорит? Какие собаки? Кого он просил? – насторожилась она.

– Да бог с тобой, чудится ему – с температурой такой слег! – появилась в дверях бабушка.

– Все хорошо, Лешка твой в райцентр к родне уехал, – сказала бабушка и скрылась у себя в комнате.

– Мам, а еще мы на похороны ходили и…– отключился я, не успев рассказать ей про палец. Мне вообще было много чего спросить у мамы – бабушкино поведение и происходящее вокруг становились странными и пугающими. Как, например, то, что я видел незадолго до «ангины» у нас во дворе.

На ночь глядя захотелось мне в туалет – а он у нас стоял на огороде, идти туда – через весь двор. Во дворе – темно, ни фонаря, ни лампочки над крыльцом дома. До него я добежал без задней мысли – не до страхов было. А вот обратно…Иду я, кругом тишина: ни звука, ни ветра, только сердце в горле колотится. До дома еще идти порядком, я смотрю на окна веранды, поднимаю глаза выше и на фоне сереющего в лучах уличных фонарей неба вижу на крыше что-то большое и лохматое. «Кошка? Собака?» – подумал я , но отмел эту мысль – кошки не бывают такими большими, собаки по крышам не лазят. Оно сидело неподвижно, но явно не было трубой – труба торчала из крыши на другой стороне дома. Оно стало двигать головой и я услышал с крыльца бабушку:

– А ну, дуй домой! – ее голос сорвался на крик.

Я изо всех ног припустил к дому, забежал, захлопнул дверь и задвинул засов.

– Ба, там на крыше кто-то! Большой, лохматый!, – шепотом сказал я.

– Да знаю я. Это не к тебе, – сказала она и ушла в свою комнату, плотно закрыв двери.

5

Родители продолжали уезжать в командировки – странности, происходящие дома, не прекращались, а только множились. На все мои попытки рассказать им, что у нас происходит что-то неладное, родители отмахивались, бабушка говорила им, что у меня богатая фантазия, а меня ругала – чтобы я обо всем молчал. За тот год она сильно постарела и все чаще говорила мне о смерти и своих похоронах.

– Видишь на шкафу чемодан? – показывала она клюкой на антресоли. – Это мой похоронный.

– Ты его с собой возьмешь? – спрашивал я.

– Нет, в нем – платье, в котором меня похороните, туфли, принадлежности всякие, – говорила она. – Только не на общее кладбище меня понесете. Там не примет земля. Да и умирать тяжело буду.

– Почему тяжело? Почему не на общее? – удивлялся я.

– Потому что дымоход мне нужно будет от печки разобрать чтобы дух вышел. А кто это сделает? Отец с матерью твои в разьездах все, сельские не поймут, – махала она рукой и замолкала.