Игорь Карлов - Том второй

Так внезапно, без связи с предыдущими событиями дня, подойдя к меже между тленом и нетленностью, отрешаешься от всего бренного и ощущаешь несокрушимую свою силу среди зыбкости дольнего мира. Глядя на то, как любовно соприкасаются колосья, слушая вскипающий звук их безбрежного сожития, растворяясь в пучине пшеничного океана, утрачиваешь интерес ко всему преходящему и только лишь отражаешь холмы, перелески, небо… Но оказывается, что обретённое могущество невыносимо тяжело, доколе не расточилась форма твоего физического существования, наросшая вокруг души с момента рождения. Созерцание бессмертия, покуда ты ещё по сю сторону, приносит не взыскуемую долгожданную негу, а странное величественное безразличие и к своему собственному уделу, и ко всему окружающему, кроме золотящегося поля. Пока ещё ты таков как есть, из плоти и крови, отстранённость безмятежной гармонии враждебно соседствует в сердце с фантомной болью изломов твоей судьбы, несчастий, испытанных ближними и дальними, страданий, терзающих человечество. Долго находиться в таком положении невозможно – необходимо на что-то решаться. Остаётся сделать последний шаг и погрузиться навечно в волны злаков, слиться с бесконечностью, однако человеческая сущность, убоявшись того, тянет назад, из хлебных хлябей на твердь просёлочной дороги, ведущей к дому, где ждут тебя к ужину, где становится так уютно, когда зажигают лампу, и пятно жёлтого света из-под старомодного абажура чуть замедленно падает на стол, вызывая из небытия надрезанный каравай, кувшин с молоком и бутыль вина.

Познать великое дано человеку через малое. Почти не уловимый глазом промельк упавшего листа воссоздаёт всю картину мироздания и однозначно обозначает твоё место в системе координат вселенной. Даже если бы ты потерял память, забыл все тяготы морского перехода, не представлял, что произошло с тобой вчера, при заходе в гавань, то и тогда ошибки не было бы – ненароком сорвавшийся с дерева лист расскажет всё.

Он пролетел поодаль, непреклонно ведя свою линию, и ты обнаруживаешь себя взбирающимся по крутому склону авениды, идущей от порта в верхний город, где йодистый запах океана уже не различим, замещён ароматами пряностей и чадом жаровен уличных торговцев. Слегка пожелтевший лист стремительно, чуть даже хищно, спланировал на прогретый асфальт, и ты, словно очнувшись ото сна, видишь залитую спокойно-добродушным солнцем перспективу улицы и контрастно наложенные на неё длинные (хотя только лишь минул полдень) косые тени. Огромный, похожий на щит свази, лист сорвался с могучего кряжистого фикуса, и по траектории его полёта, по положению солнца, по углу падения тени ты каким-то непостижимым образом, но безошибочно определяешь: Тропик Козерога, начало зимы, середина дня.

…И только подлетая к Франкфурту, выключил перегревшийся гаджет, собрал в папку таблицы, графики, схемы, выглянул в продолговатый иллюминатор авиалайнера. Тотчас осыпались в небытиё ряды чисел, выстроившиеся в моей голове воинственными шеренгами, ещё миг назад такие значительные цифровые данные вдруг разлетелись в надмирном просторе и измельчились до неразличимости, а важная статистика моментально растворилась в детском голубом, белом и розовом. Сумеречной земли не было видно, согретый солнцем небесный свод выцвел до полной прозрачности, и повсюду разлеглись облака. На всём неоглядном пространстве они щедро громоздились друг на друга, их рафинадная белизна перетекала в цвет топлёного молока, их зефирная мякоть в воздушной печи подрумянивалась и покрывалась нежной и ломкой корочкой безе. Облака вспухали, как взбитые сливки, как пуки сахарной ваты, как пудинг со сгущённым молоком, как бабушкины сырники под сметаной, как циклопические тарелки манной каши, политой сладким киселём, как кремовые купола на торте. Всё это приготовлено для самого заветного праздника, названия которому мы пока не знаем, но который обязательно, обязательно наступит. Какая безмерная радость, до самого горизонта! Какое деньрожденное счастье видеть всё это! Какой восторг вот так лететь, понимая, что всё вокруг – ничейное и твоё! Вот самое большое богатство – этот облачный десерт, залитый малиновым сиропом приближающегося заката.

Страшный грохот разбудил меня среди ночи. Встревоженный, я сел на кровати, пытаясь разобраться, что такое происходит и где нахожусь. Несколько мгновений я был нигде, но потом, как фотоснимок при проявке, в сознании постепенно проступило: берег Мозамбикского пролива, межсезонье, гроза. Беспрерывно гремевший гром оглоушивал, ослепительные молнии каждую секунду вспыхивали то справа, то слева. Казалось, что циклопический чёрный боксёр нещадно колотит меня по голове. Пошатываясь, я добрёл до окна и с опаской взглянул на разгул стихии.