Дмитрий Красавин - Дневник БОМЖА

Неожиданно мозг пронзила боль воспоминания:

– Господи! Моя флейта!

Я вскочил со скамейки и сквозь дождь кружащихся над аллеей листьев полетел к ломбарду.

Ломбардщик закрывал двери своего заведения, когда я, запыхавшись, протянул ему пять с половиной тысяч рублей – все, что осталось у меня от Николенькиных денег.

Он поворчал для порядка, но вернулся и минут через пять вынес на прилавок мою флейту.

Как мог я на такой долгий срок расстаться с ней?

Я поднес ее к губам и, осторожно вдыхая воздух в ее истомившееся без человеческого тепла тело, пробежался пальцами по клапанам. Она тихо и жалобно отозвалась.

Я сказал ей:

– Не надо слез. Я больше никогда не променяю тебя ни на водку, ни на пустые забавы. – И осторожно прикоснулся губами к мундштуку.

Она ответила густым томным «до».

– Вот это другое дело! Я буду с тобой таким нежным всегда. Буду холить тебя, а вечером представлю роялю. Ты ведь хочешь познакомиться с большим белым роялем, стоящим в гостиной ее дома?

Еще бы! Я знаю, как ты страдаешь от одиночества! Мы очаруем ее звуками того старого ноктюрна, который когда-то вызывал овации в зале консерватории. Помнишь? Мы стояли на сцене почти в центре, левее виолончелистов, и на нас были направлены огни софитов…

Ах, о чем я спрашиваю! Ведь именно твой голос пробудил меня сегодня к жизни. И тот рояль тебе тоже знаком – никакой другой не смог бы так чутко и бережно принять от тебя эстафету и передать оркестру.

Ты не знакома только с Бригиттой, потому что ее не было с нами рядом. Она была в другом мире. Она была на Земле.

Мы перенесем музыку ноктюрна на Землю. Бригитта услышит нас и, отзываясь на признание в любви, тронет клавиши рояля. В тишине земного вечера зазвучит бархатный голос твоего белого кавалера.

В финале к нам обязательно присоединятся скрипки, соединяя воедино мир земной и мир небесный – и Василия, и Николеньку, и Бригитту, и звезды, и Бога…

В мастерской пахнет стружками и лаком. Мне хорошо здесь. Впрочем, когда знаешь, что где-то на Земле есть она, то плохо не может быть нигде.

Прошло чуть больше года, как я выкупил у ломбардщика флейту и вечером следующего дня перелез с ней через забор в сад Бригитты. Я жил тогда мечтой, что, притаившись под окнами гостиной, вновь услышу звуки ее рояля и, поднеся к губам флейту, подхвачу мелодию, открою себя в ней, поведу за собой, объяснюсь музыкой в любви. Произошло нечто другое, не менее светлое, но печальное. Бригитта оказалась в доме не одна. Бархатные портьеры на окнах гостиной были задернуты, о происходящем внутри я мог догадываться лишь по звукам, проникавшим в сад через открытую форточку. Вначале я услышал некое движение, как бы соприкосновение двух тел, а потом, дрожащий баритон приглушенно с нотками сожаления на вдохе, видимо отвечая на ранее заданный вопрос, произнес:

– Нет, нет… Тот букет не от меня. Ты же знаешь, я вот только сейчас, даже не заглянув к своим, прямо с поезда – к тебе. И потом, с чего бы я стал таиться в глубинах твоего сада? Я жил ожиданием встречи, мне снились твои губы. Я целый месяц с ума сходил от одиночества в толпе людей.

Баритон смолк, вновь что-то зашуршало, вздох Бригитты, минута тишины и наконец, ее голос с придыханием:

– Мне никто раньше не дарил таких огромных букетов.

Звук шагов по направлению к входным дверям, что-то мягкое падает на пол и тут же вновь взволнованный голос мужчины:

– Через полчаса я вернусь с букетом вдвое большим этого!

Звуки капающей воды, голос Бригитты:

– Не уходи! Я сейчас выброшу этот злосчастный букет в окно!

– Это глупо!

– Тогда останься!

Снова шаги, но уже от дверей. Тишина и снова баритон:

– Никто тебя не любит так, как я!

Тихий голос Бригитты:

– У меня кроме тебя никого нет, не было и не будет.

– Тогда будем считать, что букет подарили ангелы. Ибо дарить, не требуя взамен даже благодарных слов, и никак не выказывая себя – свойство небожителей.

– Я люблю тебя.

Снова легкие шорохи в тишине и минуту спустя, снова голос Бригитты:

– У меня такое чувство, что эти небожители сейчас где-то рядом, и мне их до слез жалко.

– Почему?

– Не знаю.

На моих глазах тоже навернулись слезы. В груди и голове творилось нечто невообразимое. Радость за обретшую счастье Бригитту, и всеобъемлющий минор – мне, названному небожителем, никогда не суждено быть ее возлюбленным. Я поднялся во весь рост и, ни от кого более не таясь, медленно, в сопровождении лижущего мне руку кавказца, побрел через сад в неизвестность.