Рауфа Кариева - Куда и как, когда, зачем и где? Роман в трех частях. Часть первая

Бабушка так запросто, без истерики в голосе, сказала мне однажды – умру, забери мою швейную машину себе, я тебе ее завещаю. А машина у нее была классная. Промышленная, немецкая, с электроприводом. Бабушка была профи-портным по пошиву национальной (для народа той страны, в которой мы жили – кухистанцев) одежды, в первую очередь верхней.

А я спросила у нее, кому же она завещает свои серьги – старинные, золотые, очень красивой формы. Классический верх с английским замком, александриты крупные и вокруг мелкие бриллианты, и подвеска – огромная литая золотая капля. Эта капля так изящно крепилась к верху серьги, что малейшее движение головы давалонеобыкновенно плавное покачивание этой капли. Роскошно, шикарно. Эти серьги достались самой бабушке по наследству – они переходили от матери к старшей дочери в их роду. Видимо, это была единственная роскошная вещь, в свое время не экспроприированная.

И бабушкасказала, что серьги – не мне! Они перейдут младшей снохе, жене бабушкиного младшего сына – Фриде. Она самая молодая, и живет с ней, и будет в старости за бабушкой ухаживать, и похоронит ее. Поэтому серьги перейдут ей. Я сочла, что бабушка права. Но серьги были настолько хороши, что я сказала бабушке: когда-нибудь закажу себе у ювелира – по памяти сделаю рисунок – точно такие же.

Примерно за год до своей смерти бабушка перестала говорить по-русски (кроме русского, она знала арабский, татарский и узбекский языки, но перед смертью стала говорить только на узбекском, да еще на таком диалекте, что не все татары, да и узбеки, ее понимали), и общаться с ней я больше не могла. Переписываться с ней тоже было невозможно – бабушка умела писать только по-арабски: ее единственным образованием было женское медресе в Челябинске. Она его закончила еще в детстве.

Бабушкестановилось все хуже и хуже – прогрессировала старая болезнь печени. От нее она и погибла. За 9 месяцев до смерти бабушки я перестала ее навещать. Я очень скучала, переживала, но в ее дом не ходила, потому что не могла, да и не хотела. Я очень терзалась, так как по бабушке очень и очень скучала – этого человека я любила больше всех других людей на всем белом свете. Шел 1986 год.

Последний год жизни и обстоятельства смерти моей бабушки – это боль моей души. Какпрошел этот год – вы сможете узнатьочень подробно, если будете читать дальше.

У моей бабушки Мавлюды было трое детей. Старшие дети, рожденные до войны – это старший сын Ишбулат и дочь – моя мама – Мирра. К моменту последней болезни Мавлюды эти дети были взрослыми, надежно семейными, социально состоявшимися, успешными людьми – у бабушки ужебыли от них взрослые внуки и правнуки.

Но третий ребенок бабушки был ее печалью. Он родился, когда дед (муж бабушки) вернулся с войны – ВОВ. В 1948 году в стране была эпидемия полиомиелита, и 8-месячный Яхья тоже заболел.

Моя мама рассказывала мне, что помнит ту ночь, когда Яхья заболел. Он настолько душераздирающе кричал, что невозможно былодажедышать всем окружающим – воздух превратился в тягучую массу от свалившегося на семью горя. Инфекция ломала детский организм, и к утру у ребенка половину тела – правую – парализовало.

Яхья на всю жизнь остался инвалидом. Сначалаон был совершенно неподвижен, но долгие годы лечения, массажей – дали возможность примерно к 7—8 годам встать и начать ходить. Но как ходить – с огромным трудом волоча ногу. Рука – правая – не работала. Правая половина лица не слушалась, глаз не видел и ухо не слышало. Лечение продолжалось всю жизнь. До 20—25 летнего возраста разрабатывали мышцы, потом принимали поддерживающие общее здоровье меры.

Забегая далеко вперед – скажу. Яхья умер в 2012 году. Несмотря на тяжелую инвалидность, он прожил полноценную жизнь. Всю жизнь работал главным бухгалтером на огромном предприятии, вырастил двоих детей, дал им образование, выдал дочь замуж и дождался внука.

Нов те далекие годы третий – несчастный, больной ребенок для бабушки был особенно дорогим – его былодо боли в сердце жалко.

В 1977—1978 годы, когда Яхья стал уже 30-летним мужчиной, у бабушки начались новые душевные муки – его одиночество. Ну, кто пойдет замуж за такого калеку? Бабушка ни о чем более не могла говорить – только о поиске жены для своего несчастного сына.

Во всех своих жизненных неурядицах бабушка обвиняла своего мужа Ибрагима, даже спустя много лет после его смерти. Все ее воспоминания о прошлом заканчивались фразой – «это все он виноват… (далее называлась фамилия деда)». Особенно дед был виноват в том, что несчастен младший сын-калека, а через это несчастье несчастлива и сама бабушка. От коронного вывода бабушки, подчеркивающего особую «вину» деда, я улыбаюсь до сих пор. Она сказала мне однажды: «Яхью женить не можем, никто за него не идет. А это все он виноват, дед ваш. Сам сдох, а я тут мучайся». Фразу «сдох» бабушка произнесла таким тоном, будто бы 12 лет со дня смерти деда (на тот момент), дед на самом деле был не мертв, а отдыхал в каком-нибудь шикарном санатории.