Нина Кромина - Красная косынка. Сборник рассказов

С тех пор Федоровна стала по пятницам забирать Наташу из интерната, и пятница стала для Федоровны маленьким праздником.

Вскоре, однако, интернат закрыли, и девочка осталась у старухи. Как это получилось, почему Федоровне разрешили оставить Наташу у себя, сказать трудно…

Жизнь Наташи у Федоровны пошла спокойная, обыденная, сытая. Да только уж очень Наташе было скучно в избе без компании, шумных игр, ссор и примирений. Хорошо еще, сосед дядя Толя подарил им с Федоровной старый телевизор, а Наташе отдал свой мобильник.

– А звонить-то мне кому? – удивленно глядя на дядю Толю, спросила она.

– А матери?

– Так она ж меня бросила. Да и номера ее я не знаю.

Федоровна поспешила вмешаться в разговор. Строго глядя на Толю, сказала:

– Мать она и есть мать. Второй матери не бывает. Ты, Толь, ее мать поищи в городе-то. Наташа тебе фамилию скажет.

Свою фамилию Наташа хорошо знала: тетрадки ею подписывала, на уроках на нее откликалась, хотя и чувствовала себя всегда и везде только Наташей. Без всякой фамилии. У отца тоже была такая фамилия. Когда Наташа родилась, он сидел в тюрьме. Наташина мама, оставив маленькую Наташу деду, уехала не то на заработки, не то с каким-то мужиком за счастьем. Она, конечно, иногда появлялась у деда дома, и тогда Наташе становилось так радостно, что хотелось петь, правда, если только мама была трезвой.

Потом, когда дед умер, мать забрала ее в поселок возле станции, где их пустил к себе жить дядя Саша первый. Этот дядя Саша, после того как от него ушла жена, из дома не выходил, лежал на топчане. Мама покупала липкое, сладкое вино, и они с дядей Сашей его выпивали. Дядя Саша зарастал щетиной, и глаза у него делались все голубее. А когда стали совсем как небо, он умер. После похорон пришла жена дяди Саши первого и сказала:

– Нечего вам тут! Идите отсюда.

И они с мамой поехали в деревню, где мама жила когда-то. Шли долго. Помнится, перебирались через глубокий овраг, заболоченный ручей. Мама почему-то спешила и тянула Наташу за руку. Возле черной избы с заколоченными ставнями мама остановилась. Вокруг торчали обгоревшие стволы деревьев, и трава была по пояс и совсем зеленая. Мама сказала:

– Здесь мы жили. Теперь придется у людей угол снимать.

Тут Наташа увидела старые качели, все обуглившиеся, черные, и захотела немного покачаться, но мама крепко взяла Наташу за руку и повела отсюда прочь.

В деревне они с мамой стали жить у дяди Саши второго, у которого ноги не ходили, и мама за ним ухаживала. Мама и дядя Саша второй тоже пили, но теперь уже горькую водку. Так Наташа потом на суде и сказала. А мать сжала кулаки и закричала на нее, и тогда судьи приписали Наташу к отцу, который к тому времени уже вышел из тюрьмы… Это было так давно, что Наташа уже и не помнила маму. Ну, разве что ее светлые волосы и низкий, хрипловатый голос…

Наташа вглядывалась в снежинки за окном, и тут одна из синичек села на раму и постучала клювом по стеклу. В клюве у нее что-то было, какой-то клочок бумаги. Точно такие узкие бумажные полоски птички часто отрывали со столба возле интерната, на который потерянные мамы приклеивали свои объявления. Наташе даже почудилось, что синичка спрашивает ее: «Кому дать? Кому дать?»

– Мне, – ответила Наташа и открыла форточку.

Синичка прыгнула на оконницу, и прямо в Наташину ладонь упала бумажка с подтеками расплывшихся чернил.

Написанные на ней буквы прыгали, наскакивая друг на друга.

– Лер-мон-то-ва, один… – прочитала Наташа.

Цифра, написанная за единицей, совсем расползлась, но Наташа почему-то решила, что это цифра семь.

– А где это, Лермонтова, семнадцать? – спросила она Федоровну.

– У нас такой улицы нет. Это где-нибудь в городе. Подожди, вот Толя из командировки вернется, у него спросишь, он знает, – ответила Федоровна.

Но Наташа вдруг почему-то подумала о том, что это адрес ее мамы. А иначе зачем синичка принесла ей эту бумажку?!

Она вспомнила, что, после того как интернат закрыли и детей распределили по опекунам, какие-то женщины еще долго приходили к этому столбу и вешали объявления. Однажды Наташа сорвала такую бумажку, но на ней был нарисован кот, которого потеряли.

Наташа закрыла глаза и увидела перед собой женщину с соломенными волосами, говорящую хрипловатым голосом: «Доченька!»

Сжав в кулаке бумажную полоску, Наташа прошептала:

– Мама!

Этим утром Федоровна лежала на кровати, то и дело повторяя:

– Как же ты без меня будешь?

Правда, к обеду она, охая и тяжело вздыхая, все же поднялась и даже сварила щи.