Георгий Панкратов - Крафт

– Смотри, смотри, что у меня есть! – девочка торопливо приоткрыла спичечный коробок, положила на ладонь Киру. В отверстии виднелась голова жука – чёрная, крупная, с массивными клешнями. Жук вяло шевелил усами. Мужчина присвистнул:

– Вот это да! Ты, Марин, смелая. И любознательная!

– Это я, это я! – девочка захлопала в ладоши.

– Вот только не что, а кто, – Кир медленно открыл коробку, подошёл к траве, опустился. – Конечно, жук очень красивый. Вот только не дело ему в коробке сидеть. Всё живое хочет жить, понимаешь? А жить – это не сидеть в коробке, а ходить, гулять, дышать воздухом, радоваться. Вот что значит жить, понимаешь?

Девочка сосредоточенно закивала.

– Ты же хочешь гулять, бегать, прыгать. Если б тебя посадили в коробку с тебя ростом, но не больше – тебе было бы в ней темно и скучно. Так и жуку. Давай-ка мы его отпустим.

– Нет-нет-нет, – девочка бросилась к нему. – Я же так долго искала!

– Пойми, – сказал Кир. – Каждая жизнь имеет значение. Каждая – неповторима и хрупка, одно неверное движение – и ты сломаешь чью-то жизнь. А этого делать нельзя, это самое страшное, понимаешь? Он ведь приспособлен к другой жизни, ты можешь убить его.

– Нет, я не хотела, – возразила девочка. – Он просто красивый.

– Ты тоже красивая. У тебя своя жизнь, у него своя. Не мешай ему прожить её, ведь его жизнь так же ценна, как моя, как твоя, как хвостатого, – он показал на довольного кота, который умывался после угощения. – Так что давай! А я тебе знаешь, что?

– Что? – заинтригованно спросила девочка: казалось, что она уже забыла про жука.

– Я тебе натрясу абрикосов. Хочешь? – девочка быстро закивала.

– А ну пойдём, они уже созрели. Сладкие-пресладкие.

Через пару минут Кир залез на дерево и принялся раскачивать ветви. Спелые фрукты полетели вниз, на радость девочке, которая визжала и прыгала от восторга.

– Слушай, Марин, – Кир вдруг что-то вспомнил. – А ты забегала к Иосифовне?

– Не-а, сегодня не была.

– А чё так?

– Забыла, – беззаботно ответила девочка. Кир нахмурился.

– Нельзя так, – он покачал головой. – Ей восемьдесят, помнишь? И она не то, что бегать – из квартиры выходить не может. Представляешь, каково ей? – Маринка тряхнула волосами. – Конечно, хорошо, что ты не представляешь. Всем бы нам не представлять.

– Дядя Кир, вы чего вдруг такой мрачный?

– Да так. Ты ещё в начале пути. И надо помогать тем, кто в конце. Не забывать их. Лекарств принести, позвонить, заглянуть в дверь: как дела? Может, чем-то помочь? Это, Маринка, плёвое дело, минутное. Вот бежишь вниз в подъезде – остановись, позвони. Для неё это всё, что осталось.

– А зачем вам Иосифовна, дядя Кир? Она ворчливая, от неё пахнет.

Мужчина спрыгнул с дерева, отряхнулся.

– Жизнь, Маринка. Вот и всё. Жизнь бывает и такая. Но это главное – жизнь. Запомнишь?

– Ага, – задумчиво протянула девочка.

– Ладно, пойду загляну к Иосифовне! Бывай, – Кир надвинул кепку и зашагал к дому.

Вечером круглая площадь конечной остановки залилась светом фонарей. Пустела старая лестница к тихой набережной, плясали в море огоньки и гасли люстры в квартирах, и где-то далеко, за поворотом узенькой дороги, сверкнули яркие фары автобуса, а над дорогой возвышалась тёмная громадина скалы с треугольником церкви на самой её вершине – и чудилось, что он задевал крупные звёзды, сверкающие в матовом чёрном небе. Кир подошёл к остановке, сделал глубокий вдох и застыл.

– Чего, опять кататься? – крикнул кто-то с другой стороны улицы.

– Василич, ты, что ли?

– А кто? – серая фигура приобрела очертания крупного бородатого мужчины. Он, пошатываясь, переходил дорогу.

– Зачем так нагло нарушаешь тишину? – отозвался Кир.

– Так это, гуляю, сосед. А ты чего, опять кататься?

– Ну.

– Понятно, – фигура приблизилась к Киру, и от неё слегка пахнуло алкоголем. – Отличный мужик ты, Кир, – доверительно сообщил бородатый. – Всё в тебе хорошо, но чудной больно.

Напротив них плавно остановился автобус, открылись двери. Кир пожал руку соседу и вошёл в освещённый салон. Никого не было. Он прошёл к заднему сиденью, присел, отодвинул штору. Прислонился лбом к стеклу. Автобус медленно покатился. Кир знал, что увидит, помнил назубок: вот сейчас закончится дом с его светлыми окнами, поплывут очертания заборов… Потом заброшенное кафе, от которого остались только стены. Кир мечтал, чтобы его восстановили или перестроили, но непременно сохранив мозаику у входа: парусники, памятник затопленным кораблям – образец советского оформления. Он не знал, как этого добьётся, но был уверен, что сумеет: свяжется с градозащитниками, властями, архитектурными бюро. Да мало ли на свете вариантов, чтобы сделать доброе дело!