Владислав Ефремов - Гнилое дерево

Ушел он недалеко. Пройдя метров пятнадцать-двадцать, уселся на берег Мойки и стал смотреть на храм Спаса-на-Крови. На это живое напоминание того, что русский народ сам все проебал.

Так странно. Только что Андрей с упоением ребенка восхищался красотой восточной девушки. Восхищался чем-то совершенно чуждым и далеким. А теперь смотрит на разноцветные купола православного храма, восхищаясь его на все двести процентов русской красотой ничуть не меньше.

Арсеньеву совершенно не хотелось думать ни о Насте, ни о Вере, ни о той красавице, что стояла в двадцати метрах от него. Он высматривал в храме то, за что мог бы ухватиться беспорядочный поток его мыслей. Взгляд бегал по куполам, по росписи, спускался на каменную мостовую, поднимался по фигурному фонарю на краю моста и скользил по зданиям, что слегка закрывали вид.

И ничего. Ничего кроме мысли о том, что именно на этом месте 1 марта 1881 года русский народ своими собственными руками уничтожил свое светлое будущее, убив лучшего правителя этой никчемной страны, народ которой только и умеет, что кланяться да бросаться на амбразуру. А думает за них всегда кто-то другой. И вот, когда думать за Россию берется умный правитель-реформатор, его лишают жизни, а страну, чье светлое будущее казалось таким близким, обрекают на еще более ста лет мытарств. И зачем? За что? Я не могу до сих пор понять. Я могу лишь смотреть на этот склеп на месте гибели Александра Второго и плеваться желчью, вспоминая, что где-то в Москве в районе ВДНХ есть улица, названная в честь Кибальчича. В честь человека, сделавшего бомбу, что оторвала ноги правителю, отменившему крепостное право. В честь террориста. И что, похоже, всем кроме меня наплевать. И всех всё утраивает. Ведь думать так и не научились. Но зато кланяться царю и бросаться на амбразуры, каждое новое поколение умеет уже с рождения. Это уже на генетическом уровне, в молоке матери…

Погруженный в свои мысли Андрей перестал замечать происходящее вокруг. Он просто смотрел на чёрную гладь реки, что под влиянием ветра, который усиливался и усиливался, танцевала какой-то безумный танец из волн и ряби. А ветер уже вовсю гнул деревья. Небо стало настолько тёмным, что казалось, в городе на Неве наступила ночь. И пока опустошенные глаза Арсеньева, не выражая абсолютно ничего, были готовы стать немного влажнее, чем это необходимо для нормальной работы глазного яблока, закрапал дождь. Но психолог продолжал не замечать этого, хотя, буквально, через пару мгновений начался настоящий ливень.

Очнулся от своих раздумий Андрей только тогда, когда к нему подошел Арам и, похлопав по плечу, с добродушной, всё понимающей, улыбкой сказал:

– Поехали домой.

И они поехали. Хотя вернее будет сказать, поплыли. Небо будто решило, что пора в очередной раз попытаться затопить Питер. Капли барабанили по тонеру, выстукивая монотонную мелодию печали. Баграмян почти лежал на руле, пытаясь что-то разглядеть в этой стене дождя, лавируя между лужами. А в это время Арсеньев вглядывался в южное лицо своего вечно улыбающегося друга, пытаясь в ямках на щеках, в карих глазах, в густых бровях, длинном носе, уголках рта найти секрет вечного оптимизма.

Он вспомнил, как они познакомились.

Было это года два тому назад, в то же самое время года и при тех же погодных условиях. В тот вечер Андрей сильно разругался с Верой и искал утешения на дне роксов и хайболов в каком-то баре. И, как это часто бывает в подобных ситуациях, каждая новая порция островного виски хоть и притупляла боль, но не давала столь необходимого утешения, а лишь делала психолога злее. Он перебрал, устроил драку и был благополучно выдворен мокнуть под дождь.

В пьяном бреду он брёл, не зная куда, запинаясь, хватая руками воздух, пока ноги не привели его к набережной Фонтанки в район площади Белинского. Дождь уже перестал лить, а Арсеньев, выбирая между сырыми ступенями спуска к воде и его собственными неустойчивыми ногами, предпочел первое. И вот, сидя, окруженный водой со всех сторон, он пытался прийти в себя, то набирая, то стирая давно выученные наизусть цифры на экране своего мобильного телефона. Психолог хотел позвонить Вере, извиниться перед ней. Но нужные слова, ненадолго появляясь среди алкогольного тумана, снова пропадали в нём словно ёжик, никак не складываясь в целостные предложения.

Устав пытаться хоть что-то сообразить, Андрей уронил голову на бок и прильнул к стене, закрыв глаза. В пизду всё это… Просто – в пизду… Вода потихоньку начала убаюкивать его, принося заветное спокойствие. Но мечтам проснуться, промокнув насквозь и дрожа от холода на берегу Фонтанки, не суждено было сбыться этой ночью.