Елена Глушенко - История Жанны

Здесь был мой дом. Небольшой, очень старый, в котором каждый из предыдущих владельцев считал своим долгом что-нибудь перестроить. Я знала в нем каждый камень, каждую ступеньку и не хотела, чтобы тут что-нибудь менялось.

Я показывала Меридор Франсуа, и меня распирало от гордости. Мы бродили с ним по лесу, посидели в розовой беседке. Сначала Франсуа держался несколько натянуто, был учтив, но слишком… официален, что ли. Но потом он расслабился, забыл про аристократичные манеры, и вот мы уже ползали в пещере, выходящей к самому берегу. А потом прыгали с одного огромного валуна на другой. И перемазались в иле. И оба порвали панталоны: он на коленке, а я… В общем, сзади.

Я показала Франсуа нашу церковь Святой Девы Марии, очень красивую, с цветными витражами. Отец Жильбер, старенький, почти совсем ослепший, крестивший еще моего папу, угостил нас лимонадом и ореховым печеньем. Он посидел с нами немного и ушел готовиться к завтрашней службе.

Я налила себе третий бокал лимонада и предложила Франсуа:

– Хочешь еще? Здесь как раз немножко осталось.

– Нет, спасибо. Больше не могу.

Заходящее солнце, проникая сквозь витражи, окрашивало все вокруг в разные цвета. И казалось, что лики Святой Девы, бывшие здесь повсюду, волшебно светятся. Было тихо и удивительно спокойно.

– Спасибо тебе, – сказал Франсуа.

Он был очень серьезен.

– За что? – удивилась я.

– За этот день. Он… – Франсуа замялся. – Он так не похож на мои обычные дни. Тебе надо увидеть Комбург, чтобы понять меня.

– А какой он, Комбург?

Я дожевывала последнее печенье и смотрела на своего друга. А он печально смотрел куда-то вдаль.

– Совсем не похож на Меридор. Здесь у вас столько света и воздуха, столько свободы… Нет, я, конечно, очень люблю Комбург. Просто он слишком мрачный. Не знаю, понравилось бы тебе там. Хотя… – Франсуа оживился. – Там есть кое-что, что наверняка бы тебя заинтересовало. Например, коллекция старинного оружия и галерея портретов французских королей, начиная с Франциска I.

– Ух, ты! Вот бы посмотреть на картины! И попробовать оружие!

Я схватила невидимую шпагу и принялась наносить удары невидимому противнику. На четвертом выпаде шпага случайно задела графин с лимонадом. Графин удалось спасти, а вот его содержимое – нет.

– Жанна! Ты невозможна! Ты просто катастрофа! Лучше б я его выпил!

Франсуа смеялся, безуспешно пытаясь стряхнуть с панталон лимонад, и я смеялась вместе с ним. Хорошо, что он развеселился. Не могу видеть его грустным.

– Думаю, мне пора, – он снова посерьезнел. – Не знаю, когда мы теперь увидимся. Я буду писать тебе. Можно?

– Конечно, можно! Я тоже буду писать. Правда, не знаю, о чем. Я никогда никому не писала писем.

– Обо всем, что тебе интересно. Об играх, в которые вы будете играть. О книгах, которые ты будешь читать. О море. О Малыше. Обо всем. Договорились?

– Договорились.

Он подал мне руку, и мы направились к дому.

1792 год, август

Я сидела на огромном валуне, обхватив колени руками, и смотрела вдаль, туда, где море сливается с небом. Кричали чайки. Пригревало солнышко. Было так тихо и спокойно, что совсем не хотелось думать. Ни о чем. Хотелось забыться, хоть на час. Не вспоминать, не мучиться.

Шел четвертый год революции. Мир перевернулся.

Мы уже не содрогались при известии о чьей-то смерти. Вокруг полыхали пожарища. И только Меридор еще оставался маленьким островком мира и порядка. Но не покоя. О нет! Покоя не было ни днем, ни ночью.

Я закрыла глаза и подставила лицо еще не жарким солнечным лучам. Скоро начнется утренний прилив, и мне придется вернуться домой. Но пока еще можно посидеть в одиночестве, отрешившись от всех бед и забот, представляя себя маленькой девочкой, папиной дочкой.

Интересно, когда закончилось мое детство?

Может, тогда, когда однажды отец, еще даже не пожилой человек, захотел подняться с постели, но не смог – отнялись ноги. И мне, четырнадцатилетней, пришлось вместо него объезжать арендаторов, заниматься починкой прохудившейся церковной крыши и самой вести хозяйство. Не стало времени для игр. Пришлось всерьез учиться разбираться в правилах севооборота, кормовых травах и прочих столь же романтических вещах.

А может, тогда, когда в пятнадцать лет ко мне впервые посватались. И причиной тому была вовсе не моя неземная красота.

То, что я не красавица и никогда ею не стану, я поняла достаточно рано. Увы, папа ошибся. От мамы мне достались только глаза – большие, в минуту изумления становившиеся просто огромными. «Они у тебя круглые, как у испуганной мыши» – бывало, смеялся надо мной Жером.