Елена Глушенко: История Жанны

– Ну что, Жанна? Как тебе бал? Понравился? – маркиз был серьезен, но глаза его смеялись.

Я замялась. Ну, как бы ему объяснить, что танцы меня совсем не интересуют, да и танцевать я попросту не умею.

– Дело в том, что как раз тогда, когда я уже почти собралась пойти потанцевать, я зашла в картинную галерею…

Совсем близко кто-то закашлялся. Я повернула голову и увидела виконта под руку с дамой. Другой дамой. Не Генриеттой. Бедняга подавился лимонадом.

Вот он, момент триумфа!

Я взяла маркиза за руку и прижалась к его боку.

– Понимаешь, крестный… – при этих словах виконт почти задохнулся, и дама принялась обмахивать его своим веером. – Галерея оказалась такой большой, а в ней – столько всего интересного, что я потратила очень много времени, пока все разглядела.

– И что же? Было ли там что-то, что понравилась тебе больше остального?

Виконт смотрел на меня, не мигая, и я храбро выдержала этот взгляд, упиваясь ощущением полнейшей безнаказанности.

– Да, крестный, – я выдержала маленькую паузу и отвернулась, наконец, от виконта. – Больше всего мне понравилась картина, на которой король Генрих IV вручает Вашему предку маркизу де Ла Руэри награду за доблесть. Теперь я знаю, откуда у Вас эта замечательная шпага!

Мы вернулись в Меридор.

Всю дорогу домой я была так молчалива, что папа забеспокоился. А я просто вспоминала события прошедшего дня. И великолепный замок. И моего нового друга. И моего нового врага.

Я вспоминала светлые глаза, оказавшиеся так близко и изучавшие меня с холодным любопытством, как какое-нибудь насекомое.

Он назвал меня замухрышкой. Неужели это правда? Странное дело, «уродец» – эпитет, которым наградила меня тупая Генриетта, – был совсем не так обиден, как его «замухрышка».

– Папа, скажи, я вправду замухрышка?

Отец заморгал часто-часто и с недоумением воззрился на меня.

– Как тебе такое могло придти в голову? С чего ты взяла?

Я молчала, начиная краснеть.

– Та-а-ак… Похоже, кто-то тебя обидел. И кто же этот негодяй? Уж не твой ли новый приятель?

– Франсуа? Да ты что! Нет, конечно! Это не он, – тут я запнулась. Отец продолжал внимательно смотреть на меня. – Ну, в общем… Понимаешь… Короче говоря…

Я окончательно смутилась и почувствовала, что на глазах выступили слезы.

Отец обнял меня и прижал к себе.

– Девочка моя, однажды ты проснешься, подойдешь к зеркалу и увидишь в нем красавицу. Такую же, какой была твоя мать. А она была потрясающе красива, уж мне-то ты можешь поверить! Правда, до этого пока далеко. Сейчас ты еще мала и слишком худа. Не думаю, что Матильда тебя плохо кормит. Скорей всего, ты просто слишком усердно носишься по горам и лесам. Так что успокойся, вытри свои слезы и улыбнись. У тебя еще все впереди!

Удивительно, как папа умеет меня утешить! Я высморкалась в его платок и сразу почувствовала себя лучше.

– Жанна! Жанна! Ласточка жеребится!

Все мои печали разом были забыты, и я выпрыгнула из кареты.

Ласточка – это папина испанская кобыла, красавица, хоть и ужасно вредная. За последнюю неделю живот у нее раздулся до таких размеров, что Гастон всерьез опасался за ее жизнь.

Я подхватила юбки и рванула на конюшню. Жером еле поспевал за мной.

– Жанна, может, хотя бы переоденешься?

Папа махнул рукой и направился следом за нами.

Я влетела в конюшню и помчалась к Ласточкиному стойлу. Она лежала на боку и шумно дышала. Живот у нее опал, хотя и не слишком сильно.

– Гастон, что с ней? И где жеребенок?

– Да жива она, жива, хоть и намучилась изрядно. А детеныш – вот он.

Гастон отодвинулся, и я увидела маленькое создание, черное и без единой отметины. Он стоял на тоненьких трясущихся ножках и выглядел совершенно беспомощным.

– Какой хорошенький!

Я упала перед ним на колени и обняла его за шею. Жеребенок доверчиво прижался ко мне, и сердце мое растаяло.

– Господь всемогущий! Он что, слепой?

Отец наклонился, разглядывая Ласточкиного сына. Я отодвинула от себя голову жеребенка и посмотрела на его глаза. Они были затянуты тонкой белесой пленкой. Сердце мое сжалось.

– Н-да… И что теперь делать? Не знаю, нужен ли нам слепой конь…

– Папа, не говори так, пожалуйста! Он поправится! Я уверена! Я сама буду за ним ухаживать!

Отец молчал и задумчиво глядел на жеребенка, а я разрыдалась и прижала к себе свое сокровище.

– Ладно, поживем – увидим.

Папа перешел к Ласточке и заговорил с Гастоном о ее состоянии. А я обнимала малыша и обещала ему, что все будет хорошо. Он тепло дышал мне в ухо, помаргивая невидящими глазами.