Герман Садулаев - Земля-воздух-небо

И в этот день, кстати, я тоже мог бы умереть, и это было бы прекрасно. Смерть – это всегда здорово. Особенно добровольная, осознанная, свободная. Свободная любовь и свободная смерть – вот то, к чему мы всегда стремимся. Несвободная, вынужденная смерть – это как секс в браке для зачатия детей. Нечто нужное, полезное, даже необходимое. Но никакого кайфа. Я хотел поговорить об этом, и я спросил:

– Ты читала Сэлинджера, «Хорошо ловится рыбка-бананка»?

Она сказала: кажется, нет. Я читала Ремарка.

Это ужасный ответ. Я думаю, это ужасный ответ. Почему люди так отвечают? Вы спрашиваете: нравится ли вам плавать в океане с дельфинами? А вам говорят: нет, но в прошлую субботу я приготовила салат с тунцом. И вроде бы это про одно и то же. Но что-то всё же не то. И потом, Ремарк. Почему все читают Ремарка? У меня была когда-то девушка, её звали, чёрт побери, уже и не вспомнить, Рита, она любила Ремарка. Боюсь, она не так много читала, чтобы хоть что-то понимать в литературе, но Ремарка, да, его она прочитала, и ещё, кажется, Фолкнера. Но у меня никогда не было девушки, которая читала Сэлинджера. Моя жена прослушала несколько часов лекций про Сэлинджера, начитанных на видеокамеру модным профессором, но самого Сэлинджера, кажется, так и не прочла. Никто ничего не читает. А если кто-то что-то читает, то только Ремарка или Фолкнера. Лучше бы вообще ничего не читали.

Я рассказал: в отеле молодая супружеская пара. Молодая жена разговаривает по телефону со своей мамой. Они обсуждают платья, врачей и то, что её муж, вероятно, душевнобольной. Молодой муж на пляже разговаривает и купается с маленькой девочкой. Он рассказывает ей про «рыбку-бананку», которая в подводной пещере объедается бананами и умирает от банановой лихорадки. Потом возвращается в номер. Смотрит на спящую жену. Достаёт револьвер и пускает себе пулю в висок.

Она сказала: вспомнила. Я это читала. Кто-то запостил «ВКонтакте» на своей страничке, и я прочла. Я не знала, что это Сэлинджер. Я думала, это просто что-то такое. Из интернета.

Я посмотрел на неё с уважением. Может быть она читала не только Сэлинджера, но и Монтеня, и Платона, и Лао-цзы, и Шукшина, и Терехова, и Джойса, и Гомера, и Калидасу, просто не знала, чьё это всё, думала, что это из интернета, и какая разница, в сущности, ведь так оно и есть.

Есть различные версии интерпретации «рыбки» Сэлинджера. Одни говорят, что Симор Гласс, молодой муж, травмирован войной, не может примириться с обывательским мирком своей жены и потому решает умереть. Другие, напротив, что герой решает кончить с жизнью, как бы это двусмысленно ни звучало, на пике счастья, от полноты бытия. Почти как я в то утро после марихуаны и группового секса. Но мне кажется ключ в названии. По-английски оно звучит так: Perfect day for bananafish – совершенный день для бананарыбки. И имеется в виду: совершенный день для смерти. Именно потому, что для смерти каждый день совершенен. Смерть может сделать каждый день совершенным. Для смерти подходит любой день и любой возраст. И лучше сделать это в самый обычный, в самый нормальный день. Тогда и смерть будет обычной, нормальной. Лучше не ждать, когда смерть станет вынужденной, как секс в браке для зачатия детей. Лучше успеть сделать это с ней по любви.

И когда ты понимаешь, что можешь это сделать в любой день, тогда ты обретаешь свободу. Этому учит Сенека. Тогда ты видишь, что стены в твоей темнице картонные, а дверь всегда открыта. Ты находишься в тюрьме своего тела ровно столько, сколько сам этого хочешь. Ты свободен, потому что ты всегда можешь уйти. Сенека рассказывает про гладиатора, который не хотел умирать принуждённо и перед боем с дикими зверьми забил себе в глотку палку с губкой, которой рабы подтирали свою задницу в отхожем месте. Сенека говорит, что это прекрасная смерть. Сам Сенека вскрыл себе вены на руках, но кровь выходила плохо, и он стал вскрывать вены на ногах, чтобы смерть пришла скорее. Есенин тоже вскрыл себе вены, но, не дождавшись, как нетерпеливый влюблённый, повесился. Когда люди повторяют «сильна, как смерть, любовь» – они не понимают, что это на самом деле значит.

Она слушала меня, какую бы пургу я ни нёс, обнимала и пыталась поцеловать в лицо, в шею, в губы. Официантка принесла наш заказ и с брезгливостью выгрузила на деревянный стол. Она старалась смотреть в сторону, но даже боковой взгляд выдавал презрение, с трудом помещаемое в границы официальной рабочей вежливости. Я понимал, как это выглядело со стороны: пожилой мужчина, возраста хорошо за сорок, седой, с клочковатой неухоженной бородой, с опорной тростью, притулившейся у лавки, и девушка возраста его дочери, и то если ребёнок был не очень ранний, но явно не дочь. Мне всегда нравилось в девушках то, что в таких ситуациях им плевать. Моей Лиле было плевать, что о нас думает официантка. Она вообще не воспринимала её как субъекта. Если бы какой-то робот с зелёной лампочкой на голове катал тележки с пивом и закусками, Лиля точно так же не обращала бы на него внимания.